За все время, пока говорил Велигуров, Бочаров не мог отвести взгляда от его бледного, с возбужденно-старческим румянцем лица. Из этого разговора он ничего нового не узнал о Велигурове. Он и раньше точно то же думал о нем. Но теперь, когда те же мысли высказал сам Велигуров, Бочаров совсем в ином свете увидел генерала.

— Вы только, Тарас Петрович, — с трудом поборов сдавившее горло спазмы, прошептал Бочаров, — вы только не отчаивайтесь, духом не падайте.

— Что ты, милок, что ты. Разве в такое время можно отчаиваться, руки опускать. Ведь страна-то наша, Родина, все, что таким трудом завоевано нами, в смертельной опасности. Ни один честный человек не может отчаиваться. А я хоть и ошибался, и куролесил, но всегда был настоящим гражданином своей Родины, честным коммунистом.

Под вечер к Бочарову зашел генерал-майор Решетников. В его сухощавой, по-юношески стремительной фигуре особенно отчетливо выделялись резкие, порывистые движения тонких рук, сопровождавшие каждое его слово.

— Вы изучили последние сведения о противнике? — спросил он, присаживаясь к столу.

— Да. И не только это. Мне кажется, что у противника сил значительно больше, чем предполагает штаб фронта. К тому же силы его непрерывно растут. Вот посмотрите, что было в конце февраля и что сейчас, — развернул Бочаров карту оперативной обстановки.

Решетников цепко впился глазами в цветное поле топографической карты. Его тонкие пальцы, словно ощупывая карту, скользили вдоль линии фронта, что дугой с севера, с запада и с юга огибала Орел, а дальше, западнее Курска, спускалась на юг к Сумам, затем резко снова поворачивала на восток, окаймляла Белгород и по Северному Донцу опять спускалась, оставляя позади, в недалеком тылу противника Харьков. Это своеобразное начертание фронта, где на севере Орел, на юге Белгород и Харьков оставались в руках противника, а советские войска удерживали обширный плацдарм севернее, западнее и южнее Курска, уже получило свое историческое название — Курская дуга.

— Да, положение, конечно, совсем не то, что было полмесяца назад, — не отрываясь от карты, сказал Решетников. — Силы противника удвоились, а может, даже и утроились. Это — не случайность.

— Безусловно, не случайность, — согласился Бочаров. — Но самое главное, мне кажется, еще не это. Смотрите, какие войска сосредоточены в районе Харькова и южнее его. Танковые дивизии СС «Великая Германия», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Викинг», «Райх». Это же главная ударная сила Гитлера.

— Да, да, — подтвердил Решетников. — Всю войну Гитлер бросал эти дивизии туда, где решалась главная задача. Видимо, так обстоит дело и сейчас. Поэтому возникает вопрос: стоит ли нам развертывать наступление с целью разгрома гомельской и харьковской группировок противника? — продолжал он, словно рассуждая сам с собой. — Ну, ударим мы, ну, прорвем оборону, а потом столкнемся с крупными танковыми силами, и начнется затяжная, кровопролитная борьба. И борьба не в обороне, не в окопах и траншеях, а на чистом поле, в неравных условиях. Наши войска к этому времени, несомненно, устанут, ослабнут и мы окажемся в явно невыгодном положении.

Голос Решетникова окреп, движения стали спокойнее, и Бочаров увидел в нем совсем не того человека, каким представил его в первой встрече.

— А как вы думаете, Андрей Николаевич? — подняв глаза на Бочарова, спросил Решетников.

— Нам известны пока только номера дивизий противника, но мы не знаем их состава. Поэтому окончательные выводы делать пока трудно. Едва ли у противника после столь тяжелого отступления от Волги вот сюда, к Белгороду, за Курск, могут быть полностью укомплектованные дивизии.

— Верно, совершенно верно, — согласился Решетников и тут же, резко изменив тон, воскликнул:

— Но мы знаем и другое: наши дивизии и корпуса тоже не укомплектованы, тоже устали и измотаны после тяжелых боев.

— Да, это, несомненно, так.

— А отсюда вывод, — продолжал Решетников, — в смысле укомплектованности, а также боеготовности и противник и мы находимся в равном положении. Значит, преимущество будет на стороне того, кто сможет быстрее и лучше укомплектовать свои войска. На это потребуется месяца два-три, а может, и больше.

— Наступать можно, и не ожидая полного укомплектования дивизии, — возразил Бочаров.

— Конечно, можно, — подтвердил Решетников. — Мы даже под Москвой и на Волге перешли в наступление, имея очень большой некомплект в людях и технике.

— Значит, если противник готовится к наступлению, то удар его нужно ожидать в любое время.

— Именно. В любую минуту. Может, даже сейчас, когда мы с вами спокойно обсуждаем обстановку, его войска выдвигаются в исходное положение для наступления. Вот видите, — услышав телефонный звонок, улыбнулся Решетников, — сейчас кто-нибудь объявит: фашисты перешли в наступление. Да. Слушаю, я Решетников, — заговорил он по телефону, — иду. Командующий фронтом вызывает, — положив трубку, сказал он Бочарову и стремительно вышел из комнаты.

Оставшись один, Бочаров присел к столу и вновь всмотрелся в исчерченное поле карты оперативной обстановки. Особенно отчетливо выделялись на ней синие окружья вражеских дивизий и огромная в виде сплющенной подковы дуга, окаймлявшая Курск с севера, с запада и с юга. В этой подкове размером до 200 км по длине и столько же по ширине краснели номера воинских соединений Центрального и Воронежского фронтов. Сосредоточения вражеских войск словно придвигались, наползали с севера со стороны Орла и с юга от Харькова и Белгорода к основанию Курской дуги.

«Что будет, если гитлеровцы действительно ударят на Курск со стороны Орла и Белгорода? — раздумывал Бочаров. — Что предпринять, чтобы отразить эти удары?»

Выводов напрашивалось несколько. Можно было создать глубокую, сильную оборону, встретить фашистское наступление мощью огня и заграждений, остановить его, а затем перейти в контрнаступление и повернуть гитлеровцев вспять. Но создать неприступную оборону в один день и даже в одну неделю почти невозможно. Нужно время, и много времени. К тому же еще не наступила весна, земля скована морозом, и, чтобы отрыть простой окоп, нужно долбить ее ломами и кирками.

Можно было поступить и по-другому. Сосредоточить войска и нанести упреждающий удар по фашистским дивизиям, которые еще не успели сосредоточиться, застать их врасплох, разгромить поодиночке и тем сорвать вражеское наступление. Но крупную ударную группировку в один день не сосредоточишь. Опять нужно время. А если наступит ранняя весна, растают снега и все эти бесчисленные балки и овраги, которых так много в районе Курска, Белгорода и Харькова, наполнятся водой, то они станут почти неприступной преградой на пути наступающих войск. Что же можно предпринять? Как лучше поступить?

Бочаров так глубоко ушел в раздумья, что не заметил, как вошел Решетников и остановился позади него. Генерал с любопытством смотрел на склонившегося над картой полковника и чему-то улыбался.

— Андрей Николаевич, — тихо окликнул Решетников.

— Вы, товарищ генерал? — встрепенулся Бочаров.

— Игорь Антонович, — мягко поправил его Решетников и присел к столу.

— Так вот, Андрей Николаевич, — продолжал он, глядя прямо на Бочарова, — две самых важных вести. Первая — Ставка Верховного Главнокомандования ввиду того, что противник начал сосредоточение крупных группировок войск в районе Харькова и Орла, наступление наших Центрального и Воронежского фронтов признала нецелесообразным и отменила операцию. Вторая — генерал Ватутин с целью срыва сосредоточения вражеской ударной группировки в районе Харькова и Белгорода предложил нанести упреждающий удар и уничтожить фашистские войска на белгородско-харьковском направлении. Это предложение послано на утверждение Ставки.

— Значит, упреждающий удар? — переспросил Бочаров.

— Да, упреждающий удар, — подтвердил Решетников.

Командующий группой немецких армий «Юг» фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн стоял у окна своего просторного кабинета в Запорожье и задумчиво смотрел на вихрящиеся снежинки разгулявшейся метели. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, до самого последнего времени фельдмаршал чувствовал себя бодро и уверенно. Тридцатисемилетняя служба в немецкой армии от кандидата в офицеры в 1906 году через должности взводного командира, батальонного и полкового адъютанта, начальника штаба дивизии, офицера оперативного отдела военного министерства, начальника оперативного отделения генштаба, командира дивизии, начальника штаба группы армий до командующего огромной массой войск, объединенных в группу армий «Юг», вознесли его на вершину военной славы. Но в последний год престиж фельдмаршала начал тускнеть. Хоть и называли его творцом плана блестящей французской кампании 1940 года, героем Крыма, но война с Россией затмила победу Германии над Францией, а Крым, как отчетливо понимал и сам фельдмаршал, и высшие чины в Германии, был не столько триумфом немецкой армии, сколько ее поражением. Еще тогда, под гром восхвалений и лести, фельдмаршал впервые задумался о последствиях войны с Советским Союзом. Крым немцам стоил дороже того военного, политического и экономического значения, которое он имел. Но фельдмаршала, героя Крыма, вызвал Гитлер и поставил новую, как он говорил, самую почетную задачу: уничтожить, стереть с лица земли непокорный Ленинград с его жителями и защитниками. Воспрянув духом, полный беспощадной решимости, отбыл фельдмаршал к новому месту службы. Но едва прибыл он к немецким войскам, окружившим Ленинград, как грянул гром на другом фронте. Советские войска нанесли сокрушающие удары на Волге и огненным кольцом стиснули армию Паулюса.