— Валька, да где же ты была? — бросилась Степовых к влетевшей в землянку санитарке.

— Ой, что творится, что творится, — с детской отчаянностью кричала та. — Сначала бах, бах, потом ракеты одна за другой. Светло, как днем. И пулеметы как застучат, как застучат, сплошной вой.

По тому, как все чаще и резче вздрагивала земля, Ирина понимала, что бой разгорается и нарастает. Она хотела было выйти и бежать на свой медицинский пункт, но дверь распахнулась, и в землянку двое солдат внесли на плащ-палатке раненого.

— Доктора, скорее доктора, — дико, с хрипом вопил раненый. — Да скорее же, доктор! Ой, нога моя, нога, совсем нету ноги. Где же, где доктор?

— Здесь я, здесь, — склоняясь к нему, с привычной мягкостью сказала Ирина и рукой приказала солдатам положить раненого на топчан.

Валя хотела броситься помогать, но дикие вопли раненого ошеломили ее. Она прижалась к стене, с ужасом глядя, как Ирина вымыв и вытерев руки, с помощью Степовых что-то делала с еще отчаяннее кричавшим раненым. Она не слышала ни грохота над головой, ни стука дрожавшей от взрывов двери, ни того, о чем говорили Ирина и Степовых. Все ее сознание задавил этот отчаянный, нечеловеческий вопль.

Вдруг она отчетливо различила тихий стук где-то совсем рядом, внизу, посмотрела на пол, и в глазах ее потемнело. Там, на полу, почти около ее ног из огромного солдатского сапога торчал изорванный обрубок. От него, заливая вымытый пол, бежали темные ручейки.

— Все, — как сквозь сон услышала Валя голос Ирины. — Успокойтесь, жизнь ваша уже вне опасности.

Или таким успокаивающим был голос Ирины, или раненому в самом деле стало легче, но он перестал кричать и, только всхлипывая, приговаривал:

— А нога-то, нога, ноги-то все равно нет.

— Главное, милок, жизнь, — нежно проговорила Степовых. — Ногу-то протезом заменить можно, а жизнь человеку единожды дается.

— На носилки — и быстро в полк, я тоже пойду, — приказала Ирина и, подойдя к оцепеневшей Вале, обняла ее.

— Ничего, Валюша, милая, это бывает. Я врач, училась, готовилась к этому, а увидела первого настоящего раненого — не выдержала и разревелась.

— Я так… Я просто… — бессвязно проговорила Валя и, прижимаясь к Ирине, зарыдала.

— Пусть выплачется, легче станет, — сказала Степовых. — А вы идите, Ирина Петровна. К вам там, наверно, и из других батальонов раненых принесли.

Ирина с силой прижала к себе ослабевшую Валю, несколько раз поцеловала ее и дрогнувшим голосом сказала:

— Ну, я пошла. Раненых сразу же направляйте ко мне. Крепись, Валюша, крепись, — еще раз обняла она Валю и ушла.

— Ну что ты, дурочка, — вытирая кровь на полу, говорила Степовых. — Мы же с тобой ободрять должны их, помогать, а ты сама в три ручья залилась. Ну больно, ну тяжело страдания и кровь видеть, но им-то, раненым, от твоих слез разве легче станет. Им внимание нужно, ласка, а наш рев их совсем ослабит. На вот салфетку, утрись, встряхни себя хорошенько, кажется, еще раненого несут.

Собрав все силы, Валя подавила рыдания, выпила воды и, смущенно глядя на Степовых, попыталась улыбнуться.

— Вот так-то лучше, — ободрила ее Марфа. — А то разнюнилась. Готовь шприцы, бинтов еще достань, спирт открой, йод.

Делая привычную работу, Валя совсем успокоилась, теперь уже отчетливее различая взрывы и треск пулеметов наверху. Когда принесли нового раненого, она сама распорола мокрый от крови рукав гимнастерки и подражая Ирине, мягко и ласково говорила:

— Успокойтесь, не волнуйтесь. Сейчас перевяжем и поедете в госпиталь.

— Молодец, молодец, — подбадривала ее Марфа. — Так и надо. Только руки, руки свои утихомирь. Дрожат они у тебя.

Марфа и Валя перевязали и отправили уже восьмого раненого, а бой все не утихал. То ближе, то дальше грохотало, на мгновение стихало и опять тяжко ухало, сотрясая землю и обрывая дыхание у Вали. Моментами ей казалось, что еще один удар, и она не выдержит, задохнется и упадет, но Марфа прикрикивала, требуя подать то шприц, то бинты, то лекарство, и Валя забывала, что делалось наверху. Даже стоны и крики раненых теперь уже меньше действовали на нее, и только вид крови выдавливал слезы, а от ее приторного запаха тошнило и туманилось в голове.

Когда обработали и отправили еще двоих раненых, Валя вдруг почувствовала какое-то странное облегчение. Она прислушалась и радостно закричала:

— Марфа Петровна, стихает! Слышите, стихает!

— Ну и слава богу, — отозвалась Марфа, — и так уже сколько людей покалечили. А ты не стой, не стой без дела, — прикрикнула она. — Видишь что творится кругом. Бери тряпку, подотри пол.

Валя радостно схватила кусок мешковины, окунула его в ведро с водой и почти так же, как и у себя дома, начала мыть залитый кровью пол. Она двигалась так порывисто и стремительно, что Марфа вновь сердито проворчала:

— Не егози, не егози. Угомонись малость.

В ответ Валя только улыбнулась и, открыв дверь, замерла. В проем входа в землянку лился могучий поток лучезарного света, а вверху на светлой голубизне неба полыхали розовые отсветы всходившего солнца. Над землей стояла упоительная тишина. Валя прислонилась к двери и, закрыв глаза, жадно вдыхала наплывавший сверху удивительно вкусный, прозрачный воздух.

— Разрешите войти, — вздрогнула она от негромкого голоса, открыла глаза и увидела того самого лейтенанта-пулеметчика, с которым они дважды почти рядом сидели на комсомольском собрании и на груди которого алел орден Красного Знамени. Фамилия его была, кажется, Дробышев.

— Вы ранены? — устремилась к нему Валя.

— Маленько поцарапало, — морща веснушчатое лицо, ответил Дробышев.

— Так проходите, проходите, что же вы остановились, — чувствуя необычный прилив сил, сказала Валя и смолкла, только сейчас заметив, что рукав гимнастерки лейтенанта разорван, а на правом плече темнеет огромное пятно.

— Марфа Петровна, товарищ лейтенант ранен, — крикнула она в землянку и, схватив правую руку Дробышева, прошептала:

— Скорее, скорее, проходите, пожалуйста.

— Да что вы, что вы, — смущенно бормотал Дробышев. — Какое там ранение, две царапины и все.

Опередив Марфу, Валя сняла с правой руки Дробышева неумелую, наспех наложенную повязку и ахнула:

— Где же маленько, рана-то какая, Марфа Петровна.

Степовых смыла спиртом запекшуюся «на руке кровь, и Валя увидела кусочек зазубренного металла, выступавшего над посинелой кожей.

— И ничего особенного, — проворчала Марфа, — из-за чего охать-то. Маленький осколочек, и только.

Она подцепила осколок, качнула его, отчего по всему телу Вали пробежала дрожь, и резко дернула.

— Вот и все, — улыбаясь, подала она Дробышеву кусочек металла величиной с подсолнечное зерно. — Берегите на память. После войны детям показывать будете. У вас дети-то есть?

— Какие дети, — смущенно улыбнулся Дробышев.

— Какие? Самые обыкновенные. Что, и жены нет?

Дробышев с серьезным, сосредоточенным видом отрицательно покачал головой.

Второй осколок впился в шею лейтенанта. Пока Марфа извлекала осколок, обрабатывала и перевязывала раны, Валя не шелохнулась. Ей казалось, что Марфа работает слишком грубо и Дробышев испытывает невыносимые муки. Но сам Дробышев мужественно переносил все. Даже когда Марфа вырывала осколки, ни один мускул не дрогнул на его лице. Лишь зрачки светло-голубых глаз то сужались в крохотные точки, то расширялись.

«Какой он мужественный, — восхищалась Валя. — Настоящий командир, настоящий комсомолец!»

— Что там было-то? — наложив последнюю повязку, спросила Марфа.

— Фрицы высотку отвоевать у нас хотели, — серьезно сдвинув жиденькие выгоревшие брови, заговорил Дробышев, — ночной атакой, внезапно. Подползли к проволоке, а секреты наши обнаружили их. Ну и пошла пальба. Мы их пулеметным огнем, они на нас артиллерию и минометы. Вот и колотились всю ночь.

— Это из-за какой-то высотки и столько крови, — горестно покачала головой Марфа.

— Высотки! — обиженно воскликнул Дробышев. — Да эта высотка нам дороже целой горы!