«Чего ж ты, — спрашиваю, — дядя Михайло, в партию большевиков не запишешься?» — «Да неграмотный же я, Комиссар, сынок.» — Так он меня называет с тех пор, как из преисподней вызволил. Комиссар для него — имя. Все равно что «Федор, сынок». — «Давай, я тебя за неделю выучу».

Три вечера с ним позанимался — и уже читает прилично и пишет, правда, кое-как. Рука не удерживает перо, к веслу, топору да ружью привыкла. Но за три вечера выучиться грамоте в его-то годы — это же способности иметь надо! И такие истории сыплет, такие бывальщины — аж слеза прошибает. Он и долину нам открыл, и пещеру с диковинными рисунками, и пути указал. Охотник, рыбак бесподобный, все тайные тропы на Байкале знает. А еще врачеватель, каких поискать. Я бы не поверил, что обмороженного и простуженного насквозь можно вытащить из бреда, из жара с помощью одних только травок. Не поверил бы, коли не со мной это произошло. Для меня он всевластный волшебник, из опыта поколений черпающий силы для излечения недугов. Не нашептываниями врачует, не молитвами, не святой водицей — целебными веществами, что травы корнями своими извлекли из земли. Вот бы соединить его знания с наукой!

Многое, многое надо сделать, когда освободим страну, когда станем хозяевами своей земли. А я теперь заправский сибиряк, и все мои помыслы о будущем связаны с Сибирью. Сибирский простор, сибирские богатства плюс самая передовая наука — вот где неисчерпаемый кладезь силы нашего народа. И нет для меня большого счастья, чем посвятить жизнь этому краю…

Коптилка догорает, пора спать. За окном пурга, пламя коптилки мечется туда-сюда. И откуда такая пуржина в нашей яме?

16 февраля

Вернулся с задания Булунов. Рассказал: партизанским трибуналом расстрелян Лысый Кабан. Ярый, убежденный враг… На следствии с гордостью даже признал целый ряд лично им совершенных преступлений. Выяснилось, что рули на «Святом Иннокентии» повредил он, собственной рукой. За одно это мало расстрела!

Булунов попросил отпустить с ним на несколько дней Михаила — поврачевать заболевшего братишку. Их родители жили в Чернореченске, и, пока Семен Булунов партизанил, вся семья — отец, мать и старшая сестра — умерла в тифу. Костьку Семен застал до предела истощенным после сыпняка. Перевез на Байкал, в ближайший к базе поселочек, устроил у верных людей. Но дорогой парнишка простудился. Михаил взял мешок с травами, мазями и настойками, Семен — револьвер. Ушли налегке вокруг бродят мелкие банды белых. Удачи вам, друзья!

24 февраля

Много историй слыхал я в тайге за время скитаний. Эта — одна из самых странных.

Готовя операцию по выходу партизанской армии через Лену в тылы белых, встретился я с представителем племени эвенков, кочующего в районе северный Байкал — Киренга. Нам нужны будут их олени, чтобы оперативно перебазироваться на Качугу, а эвенки готовы помочь Советской власти, но с условием вернуть им оленей, потому что для них олени не только транспорт, но и пища, и одежда, и теплый чум. Словом, переговоры затянулись. А когда дело, наконец, сладилось, потребовал старик Прокопий скрепить договор клятвой на амулетах.

«Пожалуйста, — говорю, — поклянемся, коли такой обычай.»

Достал я мандат Сибревкома — какой еще амулет может быть у большевика? А Прокопий достал из-под своих шкур… почерневший от времени клочок пергамента с полустершимися, неизвестными мне буквами. Клочок из старинной книги. Такие книги видел я еще гимназистом в темном, пропахшем пылью веков подвальчике, отделе древних рукописей. Поклялись мы честь по чести договор исполнить, и тут я поинтересовался, откуда эта вещь попала к Прокопию. Нахмурился старик, насупился, в обратный путь засобирался. Кое-как упросил его Михаил, бывший при этом переводчиком, хоть чайку на дорогу испить да трубку выкурить. А коли чай да трубка, то и разговор.

Оказывается, лежит где-то на земле эвенков древний клад, оставленный будто бы грозным владыкой покорившим полмира. И среди злата-серебра и драгоценных камней покоится там древняя книга, в которой сосредоточена собранная в походах мудрость. Прочесть ее нельзя, книга заколдована, но кто положит в карман кусочек той мудрости, то есть, попросту говоря, клочок пергамента, того не покинут здоровье, ум и удача. Потому-то и осталось от книги всего несколько листов — вся ушла на амулеты.

Старик Прокопий запалил новую трубку и умолк, а Михаил от себя добавил, что и — он слыхал, будто припрятан где-то в северном Прибайкалье клад. И будто привез его на верблюдах, и захоронил в пещере грозный хан Чингис. Михаил не впервые встречает у эвенков пергаментные амулеты; вырезанные из древних книг, а раз видел в одном чуме, как младенец играл старинной золотой монетой, явно заморской.

Загорелся я, давай расспрашивать Прокопия, что за клад да где он припрятан. Растолковал, какое значение для науки имеют древние книги. Сгоряча даже предложил свой револьвер за клочок пергамента. Михаил объяснил, что я тут представляю Советскую власть, которая всем народам, и эвенкам тоже, дала свободу. Усмехнулся старик: «Нехорошо говорят белые лючи. Ладно, оленей дам, поклялся. Ладно, прогоняй царя, купца, буржуя — хорошо. Ладно, устраивай Советскую власть — хорошо. Однако зачем обманывал, что свободу эвенкам дал? Прокопий знает, кто дал свободу. От дедов и прадедов шел нам завет: хранить клад и вручить тому человеку, кто принесет эвенкам свободу. Зачем спрашивал, где клад? Свободу эвенкам дал белый лючи Ленин. Пусть Ленин приезжает — накормим похлебкой из оленины, в лучшие одежды нарядим, лучших оленей подарим и откроем клад. Пусть только сам приедет…»

На том и расстались. Ну разве не удивительная история!? Слово здесь даю, клянусь кровью, пролитой в борьбе за свободу русских и эвенков, киргизов и башкир: добьем белых — непременно разыщу клад Чингисхана и доставлю по назначению, лично Ильичу.

29 февраля

Семен Булунов привел раненого Михаила. Мальца вылечили, на ноги поставили, а уйти назад невозможно, каратели вокруг шныряют, видно, что-то пронюхали. Отсиживались, сколько могли, потом решили рискнуть. Нарвались на пост, в перестрелке Семен уложил двоих, а третий, убегая, ранил Михаила. Чтобы запутать следы, долго кружили по тайге. Представляю, каково это раненому. Михаил настроен бодро: вылечусь! Да только мешок с травками остался в поселке.

Утром иду на связь. Надо бы ускорить поход, да нельзя — держит договор с эвенками. Не нравятся мне эти прогулочки карателей в ближних поселках!

11 марта

Завтра на дело! Что ж, не зря просидели зиму. Вырос наш отряд в небольшую, но крепкую и недурно вооруженную партизанскую армию. Думаю, наделаем переполоху, появившись в тылу белых. Единственное, что беспокоит меня, — отряд Кольцова. Боюсь, опоздают. Тогда будут догонять по оленьему следу. «Товар» для них припрятан в лабазе на Седьмом Ключе. Только не проскочили бы мимо, если пойдут по Байкалу. Тут уж вся надежда на Михаила.

А еще Михаил беспокоит, рана его не заживает. Придется оставить на связь. Больше некого, в отряде каждый человек на счету.

Прощай, Михаил, ты спас мне жизнь, ты стал мне родным отцом. Оставляю тебя не просто как раненого — как верного бойца на ответственном посту!

Прощай, база — уютная «ямка» в горах, никаким белым ищейкам недоступная!

Прощай, дневник! Впрочем, почему «прощай»? Тетрадь беру с собой, только эти последние листы во избежание неприятностей придется оставить до лучших времен…

Были ли «прежде и будут ли после времена лучше, героичнее, чем наши дни, овеянные ветрами Революции!?»

Верно говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. Надо было потерять след уже маячивших вдали верблюдов Чингисхана, расстаться с мечтой о сокровищах, чтобы обрести партизанскую базу и записки Федора Копытова, последние, никому не известные страницы!