Недавно вокруг школы забор чинили, взялся Павел Егорович брусочки обтесывать. Санька посмотрел, посмотрел, как он тюкает топором, Все мимо да мимо, — и рассмеялся. Зря, конечно, рука-то у него после ранения высохла. Другой бы обиделся, а Павел Егорович, на Саньку глядя, тоже расхохотался. Ну, Санька, конечно, топор у него отобрал, сам давай тесать, а Павел Егорович говорит: «Вот этим ты мне и нравишься, Медведев. Руки у тебя золотые. Топором владеешь мастерски. И ружьем, наверное, тоже?» Санька признался: «Я, Павел Егорович, все умею, что охотнику положено». — «Молодец! Жизнь — она длинная, любое ремесло сгодится». Словом, как говорит Кешка, «Егорыч — мужик правильный».
— А все потому, — продолжала между тем Фаина Дмитриевна, — что скучно мы живем, недружно, каждый сам по себе. И в свободное время кто в лес, кто по дрова. Коллектив мы или не коллектив? Вон Снегирев вообще учиться бросил, сплошные двойки — и никому никакой заботушки. Мы важную проблему обсуждаем, а посмотрите на Медведева — ворон считает, его дело сторона…
Санька растерянно заморгал и опустил голову. Не потому, что получил замечание, как-то вдруг дошло до него, что речь идет действительно о чем-то важном, без чего дальше жить нельзя. Вот и Фаина Дмитриевна разволновалась, голос зазвенел. Неужели дружба в классе — только ее забота? И как же он так, будто в самом деле посторонний? Учителей обвиняет, что не умеют встать на место учеников, а сам-то? Хоть раз представил себя на их месте? Прямо сейчас, к примеру. Вообразил бы себя Фаиной Дмитриевной и попытался пронять своих дружков!
— А ведь наверняка каждый мечтает о большом деле, которое только всем вместе и можно осилить. А когда общее дело, общие заботы, и настроение другое. Каждый подтянется, потому что будет знать — я опоздал на урок — всему классу минус, я получил двойку — для всех неприятность…
Фаина Дмитриевна села, ее место за столом заняла Валюха, Валя Рыжова, староста класса, член комсомольского бюро школы. Когда она вела собрания, отчитывала кого-нибудь, давала поручения, агитировала и контролировала, она словно отрывалась от Саньки, возвышалась над ним, и он слушал ее уже не как Валюху, а как пусть небольшое, но все же начальство. Наверное, именно поэтому ее речи не очень-то трогали Саньку. Хотя и не вызывали протеста, как у некоторых, потому что Санька знал: скажи она то же самое, да только другими, нормальными словами, он тут же согласится. Однако сейчас он ждал, что Валюха поддержит Фаину Дмитриевну, предложит что-нибудь такое, чтобы у всех разом загорелись глаза. Но Валюха завела обычное:
— Я считаю, правильно Фаина Дмитриевна говорит. Дальше ни шагу нельзя без общего дела. Все мы о нем мечтаем — и держим при себе, стесняемся поделиться с коллективом. Хватит быть единоличниками! Встал бы сейчас каждый и выложил напрямик самое заветное…
— Давай с тебя и начнем! — крикнул с места Цырен.
Валюха не ожидала такого, разволновалась, покраснела. И сразу выступили все до единой веснушки, обычно почти незаметные. В такие минуты она особенно нравилась Саньке, хотелось вскочить, защитить ее, собою заслонить от обидчиков. Но вообще-то Валюха редко терялась, характерец у нее еще тот — сама пятерых обидит и от десятерых отговорится. За это и недолюбливал ее Цырен: «Твоя Валюха словами сыплет, как белка шишку шелушит, только скорлупки отскакивают. Слов много — мыслей мало. Ты бы ей намекнул, чтоб поменьше тараторила. А то: я считаю, я считаю, а сама только за учителями повторяет, Тоже мне общественная деятельница!» Конечно, в чем-то Цырен был прав, Валюха слишком часто, по поводу и без повода, выступала на собраниях. Но когда она смущалась и краснела, как сейчас, Саньку покидала всякая объективность.
А Валюха тянула время, видно, никак не могла придумать, что бы такое предложить. Или, наоборот, заранее знала, да хотела заинтриговать ребят.
— Я считаю, надо нам организовать кукольный театр, — наконец сказала она. — Помните, в том году приезжали кукольники…
Договорить ей не дали. Класс загоготал, завизжал, застрекотал и заойкал. Будто не класс, а зверинец. И будто Валюха сказала что-то ужасно смешное.
— Сейчас разбежимся в куклы играть!..
— Доучились до седьмого класса…
— Тогда уж соску в зубы — ив ясли…
Валюха стояла под градом обрушившихся на нее насмешек и смотрела прямо перед собой большими глазами цвета байкальской волны. С вызовом, с затаенным превосходством смотрела.
— Кукольный театр — это не в куклы играть, — стараясь преодолеть шум, сказала она. — Каждому нашлось бы дело по душе. Пьесы писать, декорации рисовать, освещение, оформление, музыкальное сопровождение. Даже кукол смастерить — и то сколько выдумки потребуется. А представляете, какой эффект в поселке — свой театр!..
Но класс не слушал ее:
— Спасите, коза-дереза забодает!..
— Бабка за дедку, дедка за репку!..
— Ну, хорошо, не нравится — не надо, — неожиданно согласилась Валюха, и в голосе ее прозвучали нотки, явно заимствованные у Фаины Дмитриевны. — Не настаиваю. А ты что предлагаешь, Цырен?
«Вот сейчас! — затаив дыхание, ждал Санька. — Сейчас предложит — и все сразу согласятся». Правда, они решили сначала привести в порядок экспонаты, соорудить стенд, написать таблички, лишь потом преподнести в подарок школе и тем самым положить начало музею. Но дело пока не сдвинулось нисколько, а момент самый подходящий. Очень даже права Фаина Дмитриевна: и музей будет, и класс можно сдружить. Ну давай же, Цырен, давай!
— Предлагаю, — объявил Цырен, — пойти на птицеферму, поймать несколько петухов, выщипать им хвосты, понатыкать вот так перья вокруг головы — и сыграть в индейцев. Представляете, какой будет эффект…
Все опять загоготали.
_ «Неужто пожалел с классом поделиться? опешил Санька. — Может, Рудик?»
Но Рудик вопросительно глянул на Цырена и опустил глаза. Ясно, теперь и Рудик промолчит. Минуту назад еще, может, рискнул бы. А теперь нет.
Класс молчал. Было ясно: кукольный театр никого не заинтересовал. Но и дурацкая шуточка Цырена не прошла даром, заставила задуматься всерьез. Санька по лицам видел: многие начали соображать, припоминать, прикидывать. Однако теперь предложить что-нибудь было особенно трудно — не засмеяли бы. А Валюха стояла у стола, ломала пальцы и не знала, что делать. В ее глазах посверкивали искорки, предвестники близких слез. Вот ведь как — когда смеялись над нею, и бровью не повела, а здесь страдало дело, общее дело.
И неожиданно для себя Санька вскочил и выпалил:
— Предлагаю школьный музей!
Кто-то хмыкнул, кто-то ойкнул, где-то скрипнула парта. Санька насторожился: сейчас грохнет хохот. Но класс ждал пояснений.
— Да, да, самый настоящий музей! Мы нынче летом с Цыреном и Рудиком нашли разные вещи доисторических людей: топорики, ножи, наконечники от копья. В общем, очень интересно. Вполне можно представить по этим экспонатам, как жили наши полудикие предки… — Сказать о пещере и рисунках он не осмелился. — Ну, а кроме того, вот ребята делают макет ледокола «Байкал». У Цырена есть фотография Сергея Лазо, героя гражданской войны. У Кешки сланец с отпечатком папоротника. Есть он у тебя, Кешка?
— Еще бы! И разные другие камни есть.
— Вот видите! А у нас в чулане чучело глухаря пылится почем зря…
— Сам ты чучело! — пробурчал себе под нос Цырен, но в наступившей тишине услышали все.
Санька сбился с мысли, никак не мог вспомнить, что же еще хотел предложить для музея. Постоял, постоял и сел. Но уже со всех сторон потянулись руки, посыпались предложения:
— А у меня гильза снарядная от гражданской войны…
— А у нас белка на ветке…
— У меня лазурит, вот такая глыбина…
— Мой отец альбом фотографий собрал — разные виды Байкала…
— Так он их тебе и отдаст, держи карман шире…
— Мы с братом модель Чертова моста делаем…
— Я на чердаке дореволюционные газеты с твердыми знаками нашел, огромную кипу…
— А мне отец показывал старинную листовку: «Все на борьбу с Колчаком!»
