Послѣдніе выборы во Франціи были повтореніемъ прежнихъ: – интригой завязались одни, интригой кончились и другіе. Чего хотѣлось интриганамъ, то и дѣлали избиратели, и какъ въ первый разъ – безъ спора и разбора. Какъ и прежде, толпа съ увлеченіемъ бросилась на баллотировку; какъ и прежде, рабочіе представители были принесены въ жертву кандидатамъ буржуазіи; какъ и прежде, наконецъ, рѣшенные выборы были выраженіемъ одной лишь народной раздражительности; сами по себѣ эти выборы не выражаютъ ничего. Какой въ нихъ смыслъ?

И такъ, выйдемъ изъ этой арены всеобщей подачи голосовъ.

Но если однако на выборахъ 1863–64 г. г. рабочій народъ впервые заявилъ свою волю; если по этому случаю онъ пробормоталъ свою мысль; если намъ извѣстенъ притомъ интересъ, которымъ одушевлено сельское населеніе; если оно съ почину одержало большую побѣду и въ то же самое время сдѣлало большую ошибку, то начнемъ съ того, чтобы доказать этому чернорабочему народу послѣдствія его пробнаго почина.

I. Неужели народы осуждены, въ самомъ дѣлѣ, на долгое безсознательное существованіе? Или уроками исторіи можетъ пользоваться одно лишь потомство? Кто изъ насъ осмѣлится сказать теперь, что вѣритъ всеобщей подачѣ голосовъ? – Не скажутъ этого республиканцы, ея основатели, которыхъ она принесла въ жертву возстановленію стараго порядка. Не они ли сами, наконецъ, устами Жюля Симона, сознаются уже, согласно съ правительствомъ, что всеобщая подача голосовъ не можетъ быть предоставлена самой себѣ и нуждается въ руководствѣ? Не вѣруютъ въ эту подачу и защитники имперіи, которые въ свою очередь такъ жестоко разочаровались результатами народныхъ выборовъ. Не вѣруютъ въ нее, конечно, и поборники конституціонной, мѣщанской монархіи, несовмѣстной съ демократическими учрежденіями. Притомъ народъ ясно уже доказалъ на выборахъ, что ему вовсе не хочется возвращаться къ орлеанской династіи и ея порядкамъ.

И такъ, кромѣ невѣжественной городской и сельской толпы, никто не довѣряетъ всеобщей подачѣ голосовъ. Не смотря на это, я полагаю, однако, что никто не осмѣлится предложить уничтоженіе этого учрежденія. Всеобщая подача голосовъ стала для насъ роковой необходимостью, а между тѣмъ мы ей не довѣряемъ, не сознаемъ ея значенія! Вотъ почему мы и не смыслимъ ничего въ нашей современной исторіи; вотъ почему и настоящее, въ которомъ мы живемъ и дѣйствуемъ, также загадочно для насъ, какъ и будущее.

Хватитъ ли у правительства на столько смѣлости, чтобы высказать правду о выборахъ 1863–64 г. г.? – Нѣтъ, у него не достанетъ духу даже взглянуть на нихъ прямо. Притомъ, ему совершенно непонятны стремленія сельскаго населенія. Забота о самосохраненіи велитъ правительству предаваться иллюзіямъ, и оно не въ состояніи отказаться отъ самообольщенія. – И такъ, правительство не понимаетъ смысла своей исторіи, не отдаетъ себѣ отчета въ томъ, что съ нимъ дѣлается и что оно само дѣлаетъ.

A оппозиція, которая восторжествовала на выборахъ, эта оппозиція, это пугало министровъ съ портфелями и безъ портфелей, будетъ ли она на столько добросовѣстна, что рѣшится сказать истину на счетъ парижскихъ выборовъ? О нѣтъ, интересъ оппозиціи, ея самолюбіе и предразсудки не допустятъ такой откровенности. – И такъ, оппозиція тоже не понимаетъ ни своего происхожденія, ни значенія, ни цѣли; она не смыслитъ ничего ни въ своемъ призваніи, ни въ своей исторіи.

Да и сама нація, наконецъ, ничего не знаетъ и не понимаетъ, потому что весь народъ, буржуазія и чернь, городское и сельское населеніе, повинуясь минутной страсти, безсознательно колеблются между оппозиціей и правительствомъ.

И вотъ эту‑то истину, горькую для власти, скрытую оппозиціей и неизвѣстную публикѣ, приходится теперь громко высказать, что я и сдѣлаю въ немногихъ словахъ.

«Выборы настоящаго и прошлаго годовъ доказываютъ, что 1) императорское правительство по своему значенію не ладитъ ни съ характеромъ, ни съ интересами, стремленіями и нравами буржуазіи; 2) народъ, на который оно могло опереться, видимо отстаетъ отъ него, – пока въ городахъ, а потомъ и по деревнямъ, гдѣ населеніе продолжаетъ подавать еще голосъ въ пользу правительства, но уже въ духѣ чисто революціонномъ.

Отсюда слѣдуетъ, что пока рабочіе классы не заявятъ ясно своей мысли и не обратятъ всѣхъ въ свою вѣру, до тѣхъ поръ не устоитъ во Франціи ни одно политическое учрежденіе. Вотъ почему нація находится теперь въ хаотическомъ броженіи, а государство въ шаткомъ состояніи.

Только то и спасаетъ пока страну, что одни не сознаютъ грозящей опасности, другіе отрицаютъ ее, а остальные смѣются надъ ней.

О, какъ становится больно на сердцѣ, когда подумаешь, что три четверти населенія Франціи – все городское и сельское населеніе и часть мелкой буржуазіи –фатально увлечены уже въ движеніе къ соціальной и экономической реформѣ, а какъ оглянешься кругомъ, что за идеи, что за политика, что за люди!! А они хотятъ еще руководить толпой, просвѣщать ее, умѣрять ее порывы!

Вся опасность настоящаго положенія происходитъ отъ того страшнаго разлада, который царствуетъ въ средѣ націи. Ничто не соединяетъ ее въ одно цѣлое: ни императорское правленіе, ни парламентская система, ни идея рабочихъ классовъ, которую такъ мало еще понимаютъ.

Развѣ правительство, напримѣръ, можетъ имѣть притязаніе на выраженіе народной воли – то самое правительство, отъ котораго отрекается теперь буржуазія и городское рабочее населеніе? Подобное притязаніе невозможно уже, тѣмъ болѣе, что и сельская демократія въ сущности одушевлена такими же стремленіями, какъ и городская. Если въ деревняхъ и продолжаютъ еще подавать голоса за существующій порядокъ, между тѣмъ какъ горожане становятся въ хвостѣ буржуазіи, то это происходитъ только по недоразумѣнію; ни сельскіе, ни городскіе работники не сознаютъ еще, что для достиженія своихъ общихъ цѣлей они должны прямо заявить свою самостоятельность, чуждаясь всякаго постороннаго интереса и вліянія. Рѣшится ли правительство объявить лозунгъ поселянина: «вонъ рыночныхъ барышниковъ»? Нѣтъ, оно не рѣшится, какъ и буржуазія никогда не заикнется о правѣ на трудъ…

Но способна ли, въ свою очередь, представлять народъ, выражать смыслъ демократіи или, по крайней мѣрѣ, волю своихъ избирателей та законная оппозиція, которая состоитъ теперь изъ пятнадцати или шестнадцати депутатовъ съ демократическими замашками и двадцати или двадцати двухъ защитниковъ старыхъ династій? – Посмотримъ.

Прежде всего не слѣдуетъ забывать, что оппозиція присягала на повиновеніе конституціи и на вѣрность императору, чего не дѣлали избиратели. Кромѣ того, мы видимъ, что въ составъ оппозиціи входятъ элементы разнородные, враждебные и противные; пожалуй, депутаты способны еще выразить болѣе или менѣе верно смыслъ прошедшаго и его различныхъ эпохъ, но ни въ какомъ уже случаѣ не могутъ они быть представителями будущаго, которое имъ даже и не грезится во снѣ. Оппозиція, подобно правительству, глядитъ не впередъ, а назадъ; дальше своего носа она не видитъ ничего; нѣтъ у нея общей и руководящей мысли, и она положительно неспособна заявить ее; за это можно вполнѣ ручаться. Оппозиція – чему? по поводу чего? Кто отвѣтитъ на эти вопросы? Вы разсуждаете о государственныхъ расходахъ! Да это счетное дѣло, дѣло администраціи, практики; вопросъ, коренной вопросъ не въ такихъ дѣлахъ, а въ принципахъ. Оппозиція шестнадцати не выражаетъ ни одной положительной и основной мысли: ни утвержденія, ни отрицанія, ни возраженія, ни вызова. Всѣ пренія въ законодательной палатѣ сводятся на одну лишь пустую критику подробностей съ различныхъ точекъ зрѣнія, по прихоти каждаго депутата; въ сущности, эти пренія – ничто.

Гражданинъ, избранный всеобщей подачей голосовъ, на политическомъ языкѣ называется повѣреннымъ, а избиратели – довѣрителями. Но гдѣ тутъ довѣренность? Ея нѣтъ, и депутаты не могутъ представить даже бланковой надписи. Какимъ образомъ могутъ они знать, наконецъ, чего хотятъ и ожидаютъ отъ нихъ сами довѣрители, когда послѣдніе въ раздорѣ и взаимной враждѣ лишены самосознанія?..