Для философовъ этотъ вопросъ далеко не новость; но въ рабочихъ классахъ онъ долженъ былъ зародиться въ тотъ день, когда посредствомъ всеобщей подачи голосовъ политическая революція поставила ихъ въ уровень съ буржуазіею и заставила ихъ такимъ образомъ увидать противоположность между ихъ политическимъ господствомъ и соціальнымъ положеніемъ. Только въ такомъ случаѣ, предложивъ себѣ этотъ великій общественный и экономическій вопросъ, рабочіе классы могли дойти до самосознанія; они должны были бы сказать себѣ словами Апокалипсиса, что тотъ, кому принадлежитъ царство, долженъ пользоваться его выгодами: Dignus est accipere divitiam, et honorem, et gloriam; тогда они предъявили свои притязанія на представительство и на управленіе. Вотъ какъ въ послѣдніе 16 лѣтъ сословіе чернорабочихъ тружениковъ стало добиваться политическихъ правъ; и этимъ то французская демократія XIX вѣка отличается отъ всѣхъ прежнихъ демократій.
Манифестомъ своимъ шестдесятъ заняли то положеніе, которое дали имъ народная жизнь и общественное право; они высказали это отъ полноты своего рабочаго сознанія. Будучи убѣждены, что вопросъ можетъ и долженъ рѣшиться въ смыслѣ утвердительномъ, они умѣренно, но твердо указали на то, какъ долго обходили этотъ вопросъ и что настало время заняться рѣшеніемъ его. Не пускаясь въ изслѣдованіе того, практично ли такимъ путемъ требовать своего права и согласенъ ли такой образъ дѣйствій съ ихъ идеею, они предложили, въ знакъ желанія снова поднять этотъ вопросъ, представительство одного изъ рабочихъ; по ихъ мнѣнію, рабочій, по самому положенію своему, какъ рабочаго, будетъ лучше всѣхъ представлять интересы рабочаго сословія.
Я утверждаю, что такое предложеніе въ связи съ другими подобными фактами послѣднихъ 16 лѣтъ, доказываетъ, что сословное чувство пробудилось въ рабочемъ классѣ небывалымъ доселѣ образомъ. Оно доказываетъ, что половина и болѣе французской націи вступила на политическое поприще и внесло съ собой туда идею, которая рано или поздно совершенно преобразуетъ общество. И вотъ, за то, что горсть людей попыталась выразить это сознаніе и эту идею, ихъ обвиняютъ въ намѣреніи возстановить касты! Ихъ устраняютъ отъ національнаго представительства, какъ ретроградовъ, людей опаснаго образа мыслей; на манифестъ ихъ указываютъ какъ на попытку возбудить въ гражданахъ взаимную ненависть. Журналы выходятъ изъ себя; мнимо–демократическая оппозиція раздражается взрывомъ негодованія; устраиваются контр–манифесты; съ напускнымъ пренебреженіемъ спрашиваютъ, не воображаютъ ли авторы манифеста, что лучше знаютъ свои права и выгоды, и съумѣютъ лучше защитить ихъ, чѣмъ г. г. Мари, Ж. Фавръ, Э. Оливье, Ж. Симонъ, Пельтанъ. Въ средѣ общества обнаруживается общественный фактъ, имѣющій громадное значеніе: самое многочисленное и самое бѣдное сословіе, бывшее доселѣ въ пренебреженіи, потому что не сознавало само себя, вступаетъ въ политическую жизнь. А глашатаевъ этого событія, рабочихъ, свидѣтельствующихъ о немъ, предаютъ злобѣ буржуазіи, какъ нарушителей общественнаго спокойствія, какъ злоумышленниковъ, какъ орудіе полиціи! Шуты!
Событіе это тѣмъ знаменательнѣе, что установленный нами принципъ необходимости для каждаго собранія людей – касты, корпораціи иди племени – обладать самосознаніемъ, чтобы составить изъ себя государство или чтобы принять участіе въ управленіи обществомъ и возвыситься до политическаго существованія, – что этотъ принципъ, говорю я, можетъ быть принятъ, какъ законъ, общій всѣмъ народамъ и примѣнимый къ исторіи любой націи. Нѣкоторое время римскіе плебеи не имѣли самосознанія; они были кліентами патриціевъ и управлялись послѣдними по положеніямъ семейнаго права. Достигнувъ полнаго самосознанія и, вслѣдствіе этого, признавъ равенство свое съ патриціями, они потребовали участія въ брачныхъ союзахъ, въ жертвоприношеніяхъ и въ почестяхъ; они получили трибуновъ, veto которыхъ останавливало сенатскія рѣшенія; они добивались сообщенія имъ формулъ; они достигли собственности раздѣломъ завоеванныхъ областей и ageris publici. Къ несчастію, какъ я уже замѣтилъ (часть I, гл. II, № 1), отъ самосознанія они не умѣли возвыситься до сознанія новаго закона. Это было дѣломъ христіанства.
Въ Англіи, какъ и во Франціи, рабочіе классы достигли до сознанія своего положенія, права, назначенія. Они соединяются, организуются, приготовляются къ промышленной конкуренціи и не замедлятъ потребовать своихъ политическихъ правъ рѣшительнымъ установленіемъ всеобщей подачи голосовъ. По словамъ одного писателя, рабочее населеніе Англіи, пользуясь средствомъ, предоставляемымъ ему англійскими законами и недавно допущеннымъ нашимъ законодательствомъ у насъ, а именно, средствомъ коалиціи, составляетъ организацію въ шесть милліоновъ человѣкъ. А наши рабочія ассоціаціи заключаютъ въ себѣ меньше 100,000 лицъ. Что за раса, эти упорные, неукротимые Англо–Саксы, идущіе къ своей цѣли медленно, но вѣрно, которымъ въ великихъ экономическихъ и общественныхъ вопросахъ если не всегда принадлежитъ слава изобрѣтенія, за то такъ часто честь перваго осуществленія!
Исторія французской буржуазіи въ теченіе послѣднихъ 100 лѣтъ подтверждаетъ этотъ законъ, хотя, правда, съ другой точки зрѣнія и въ совершенно противоположномъ смыслѣ. Едва возникъ феодализмъ, какъ городское, промышленное и торговое населеніе пришло къ самосознанію, и результатомъ этого было учрежденіе коммунъ. Пока буржуазія имѣла передъ собой только два первыя сословія, духовенство и дворянство, сознаніе это сохранялось въ полной силѣ; мѣщанское сословіе отличалось, опредѣлялось, чувствовало себя, утверждало себя своимъ противуположеніемъ привиллегированнымъ сословіямъ. Генеральные штаты 89 г., гдѣ вначалѣ оно было удалено на задній планъ, рѣшили дѣло. Съ этихъ поръ духовенство и дворянство обратились въ политическомъ отношеніи въ ничто; среднее сословіе, по выраженіи Сіэйса, стало все. Но замѣтьте: какъ скоро буржуазія стало все, то внѣ ея уже не могло ничего быть; не могло существовать другаго сословія, кромѣ ея; ее уже ничто не опредѣляло, и она начала утрачивать самосознаніе, которое омрачилось и нынѣ почти угасло. Я просто только указываю на этотъ фактъ, не выводя изъ него никакой теоріи.
Что такое буржуазія съ 89 года? Каково ея значеніе, ея существованіе, какова ея общественная роль? Каковы тѣ интересы, которыхъ представительницею она служитъ? Что кроется въ глубинѣ этой двусмысленной, полу–либеральной, полуфеодальной, совѣсти? Въ то самое время, когда бѣдное, невѣжественное рабочее сословіе, лишенное вліянія и кредита, выдвигается впередъ, выясняетъ свое положеніе, заговариваетъ о своей эмансипаціи, о своемъ будущемъ, о перестройкѣ общественныхъ отношеній, которая должна измѣнить его теперешнее положеніе и освободить рабочихъ всего міра, – въ то самое время богатой буржуазіи, которая обладаетъ собственностью, знаніями и могуществомъ, рѣшительно нечего сказать о самой себѣ; съ тѣхъ поръ какъ она вышла изъ своей прежней сферы, она какъ будто лишилась будущности и исторической судьбы; она потеряла и мысль, и волю. Бросаясь изъ революціонерства въ консерватизмъ, отъ республиканскихъ идей въ легитимизмъ, доктринерство и умѣренность, влюбляясь на минуту въ представительныя формы парламентаризма, чтобы вслѣдъ за тѣмъ потерять даже самую способность понимать ихъ, не зная какой системы держаться, какое правленіе предпочитать, держась за власть только ради выгодъ, только изъ страха неизвѣстности и для сохраненія своихъ привиллегій, отыскивая въ общественныхъ обязанностяхъ только новое поле и новыя средства для эксплуатаціи, жадно добиваясь отличій и денегъ, презирая пролетаріатъ гораздо сильнѣе, чѣмъ дворянство когда‑либо презирало среднее сословіе, – буржуазія потеряла всякій опредѣленный характеръ; она не составляетъ по прежнему сословія, сильнаго численностью, трудомъ и дарованіями, мыслью и волею, сословія, которое производитъ и размышляетъ, повелѣваетъ и управляетъ; она превратилась въ сбродъ, въ меньшинство, которое занимается торгашествомъ и биржевыми спекуляціями.
