Барон щелкнул пальцами. Двое амбалов отперли дверь снаружи, выпустили всех присутствующих и заперли вновь. Русинский остался один.

Подняв лицо к потолку, он зажмурился и беззвучно завыл.

...Через некоторое время - скорее всего, не минуло и часа - ему удалось подавить лихорадочную дрожь в пальцах. Откинувшись на диване, он вспоминал деталь за деталью. Затем встал, подошел к западной стене, нащупал серебряный герб Меровингов - один из десятка, покрывавших стены комнаты - нажал на него большим пальцем и даже не поверил, услышав заметное шипение.

Лихорадка снова хлынула сквозь все препоны разума и воли. Русинского затрясло. Это шипение издавал газ, включившийся в незаметных трубах в потолке. Он придумал эту штуковину 60 лет назад, когда строил особняк - на всякий случай, ибо люди, посещавшие его, весьма редко были дружелюбны. Бросив быстрый взгляд на свечи, он подскочил к дальнему краю северной стены, бухнулся в бассейн и захватив воздуху нырнул.

Нашарить нужную плиту оказалось непростой задачей. Он нырял уже в пятый раз, но ни одна не поддавалась, и когда уже зашумело в голове и он приготовился к смерти от угарного газа, вторая с правого края плита нехотя подалась нажатию ладони и отъехала в сторону.

Вода хлынула не так оглушительно, как он ожидал, но его сердце сжалось. Не дожидаясь, пока вытечет все, Русинский прыгнул в проем.

Пролетев два метра, он упал в воду - она доходила по пояс и хлестала как в пробоину. Его отбросило на высокую ступень сзади. Он ударился спиной удар пришелся на позвоночник, он едва не закричал от боли. Сердце бешено колотилось. Захлебываясь от потока хлеставшей сверху воды, он крутанул рукой герметизационный вентиль. Плита наверху медленно повернулась по горизонтали. Вода перестала.

Впереди был коридор высотой в полтора метра, прорытый под дном бассейна или, точнее, бассейн был поставлен крышей над ним. Русинский согнулся и быстро, как мог, побежал вперед и вверх, куда вел лаз.

Путь занял несколько минут. Русинский пнул ногой гипсовую фальшивую кладку. В ноздри ударила предутренняя свежесть. Задевая плечами гипс, он выбрался из северной стены дома, граничившей с маленькой лесной поляной.

Его окружили свежесть и тьма. Было нежарко, - особенно в мокрой насквозь одежде. Русинский взглянул на часы. 4:30 утра. Во тьме архипелаги снежных островков придавали поляне сходство с коровьей шкурой. Он вынул из правого кармана пачку "Родопи", на удивление оставшейся сухой, и двумя пальцами выудил сигарету. Зажигалка тоже не подвела - только пришлось поискать ее в глубоком кармане плаща. "Первая затяжка - лучшее, что может случится за день", - вспомнилась ему любимая пословица Ланы. Мягкий теплый поток вкрался в его настроение, отчего захотелось бросить все, сесть на землю и опустив руки завыть, и не скрывать слез. Уходя в сторону леса, Русинский обернулся. Ему представилась Лана, хмуро листающая пестрый журнал, медленно достающая сигару из серебряной коробочки. Вот щелкает замочек коробки, тонкая длинная сигара поднимается к нежным губам, умещается с левой стороны в аккуратном прикусе. С отчаянным шипением выспыхивает спичка...

Русинский так замерз, что не сразу осознал, откуда взялась эта красно-желтая вспышка. Она расширилась в долю секунды и рванула вверх и в стороны. Взрыв разорвал воздух. С дребезгом вылетели стекла, грохнула подпрыгнув крыша, дом разом утонул в огне, переливавшимся красными, черными, желтыми прожилками, горячая волна ударила в лицо, в уши, и все вдруг потонуло в грохоте вертолетных лопастей.

***

Звук запаздывает за светом, но Русинский сначала различил звук, а не свет. Звук был сильным и ровным - так шумели только лопасти вертолета. Затем он различил перед собой стекло, за которым в сплошной мгле тянулась едва уловимая выгнутая линия горизонта. Повернув голову - она гудела как с похмелья, но это "как" уже стало привычно за последние пару дней - слева он увидел серую громаду, спокойно и сосредоточенно державшую штурвал в огромных руках. Русинский попробовал оглянуться, но боль пронзила его спину. Наконец он собрался с силами и прокричал, надрывая пересохшее горло и какой-то злой нерв в районе диафрагмы:

- Откуда дровишки?

Дед не оглянулся, только растянул свою физиономию в улыбке и хлопнул ласково ладонью о штурвал.

- Некоторые вещи должны быть, - хрипло перекрыл он шум. - А что нельзя купить, то можно приобрести. Понял?

...Приземлились на опушке далеко за городом, возле блатного дачного поселка. Скорее всего, - мимоходом подумалось Русинскому, - эти тонущие в темном далеке дома принадлежали горкомовской элите: не такие помпезные, как у обкомовцев, но заметно добротнее алаяповатых бунгало завмагов. Он выпрыгнул на землю и вдохнул воздух, в котором уже чувствовался звериный запах весны. Размяв ноги и спину парой приседаний, он направился в сторону леса, где чернел гробовой силуэт "Волги" с тонированными стеклами.

Дед выбрался из машины тяжело и осторожно. Сделав несколько шагов, он опустился на землю и лег ничком. Русинский бросил взгяд через плечо и усмехнулся. Неспешно он приблизился к пятнистой титанической фигуре. Вопреки своим ожиданиям насчет молитвы подземным богам, он увидел, что Дед лежит молча и вовсе не подает признаков жизни. Только сейчас Русинский заметил, что левое плечо и рука Деда залиты кровью.

Он опустился на колено и перевернул Деда на спину. Тот открыл глаза.

- Бинт в правом кармане, спирт во фляге, - просипел он. - Не хотели отдавать, суки... Почему все офицеры - хохлы? Целый ящик "Посольской" им выставил...

Русинский быстро нашел бинт, разодрал рукав афганки, промыл рану спиртом и перевязал плечо. Пуля прошила мышцу навылет и не задела кость, но Дед потерял много крови. "Как же мы не грохнулись", - не без любопытства подумал Русинский, когда поил Деда из фляги.

- В больницу надо, - с сомнением сказал он.

Дед усмехнулся:

- В советсткую больницу - с огнестрельным?.. Нет, я по вашим кумам не соскучился...

Он усмехнулся еще шире (питье начало действовать, подумал Русинский) и оперевшись на своего напарника со стоном и замысловатым матерком вздернул свое тело на ноги. Русинский успел поддержать его, иначе бы Дед рухнул, но тот оттолкнул его руку и, пошатываясь и вздыхая, упрямо направился к машине.

Усевшись за руль, Дед откинулся на спину и закрыл глаза.

- Чья машина? - полюбопытствовал Русинский.

- А, - Дед шевельнул больной рукой и поморщился. - Найдут где бросили. А не найдут, так меньше по гостиницам сношаться будут. Комсомольцы гребаные...

Немного покопавшись в карманах, Дед вынул пачку табака и принялся сворачивать сигарету.

- Ну и что теперь делать? - спросил Русинский. - План есть? Какая диспозиция?

- Сам решай. Ты положительный герой, не я.

Русинский хмыкнул.

- Положительные герои обеспечивают семьи, покупают им жратву и телевизоры, и всякие хитрые телефоны, побеждают фашистов, решают проблемы, покрывают позором все, чего не понимают, а я просто хочу быть свободным.

- Тогда тебе туда, - сказал Дед и равнодушно кивнул прямо перед собой, в направлении, где в густой кедровый лес уходила узкая, едва различимая тропа. - Там твоя Тварь. А я там уже был. Мне она по фигу.

Русинский задумался на минуту, затем, преодолевая подступивший к горлу комок, сказал:

- Моисей... Тебе не жаль свою дочь?

Дед окаменел. Его взгляд, казалось, обернулся внутрь его существа. После долгой паузы он ответил:

- Все предрешено... Ревекка никогда не принадлежала мне. Знаешь, дети редко продолжают дело отцов. Они - другие люди, со своей судьбой. Она была просто в плену. И не могла вырваться. Не хотела вырваться, точнее, потому что они перекрыли ей весь ее разум... А может, понимала, что все слишком поздно. Не знаю... Ты спас ее. Да, ты ей помог. Но это не важно. Я не привязан к ней. Род - ничто. Народ - ничто. Все приходит и уходит, это даже не ветер - просто вакуум. Но то, чему мы служим, имеет смысл - пока мы служим. И ты, и я, мы все можем уйти Домой прямо сегодня. Но кто тогда будет утирать сопли этим несчастным?