Глеб Тенин

Малкут

I

21 марта 1986 года. 7:30 утра.

Бывший оперуполномоченный Ленинского РОВД, старший лейтенант милиции Андрей Русинский проснулся резко и недвусмысленно, будто выбитый из той жизни, которою он жил во сне, пулей в лоб.

Накануне обмывали уход Русинского с работы. В длинной общаговской комнате присутствовали соседка Тоня - веселая деревенская баба, трудившаяся где-то на рынке продавщицей, Семен и Слава, оба с приблудными комсомолками, и друг детства Петро Каляин, работавший в каком-то хитром НИИ. Приятели исчезли ближе к десяти часам ночи, якобы выйдя покурить и рассосавшись как бы сами собой. Русинский обеспокоился их пропажей.

- Фигня это все, - сказал Русинскому Петр. - Пусть все пропадают бесследно! Пусть Родина осознает, какого ценного кадра она потеряла. Ладно бы еще платили по-людски. Так нет! Еще к тому ж интриги... Ладно, Андрюха. Плюнь и разотри. Ты ведь не мент. Какой ты на фиг опер? Филолог с диссертацией. Мы все чуть не облезли, когда услышали, что ты в ментуру пошел. Ничего не имею против милиции, абстрактно, но для тебя странный это был поступок, Андрей. Небожеский. Противоестественный то есть. Пойдем, пройдемся по общаге? Трахнем каких-нибудь передовиц торговых?

Русинский так устал от частых и спорадических совокуплений с нимфоманкой Тоней, жившей в конце коридора, что поллитра поганой водки намертво пригвоздили его к полу. Он не встал бы с облупленной, но прочной табуретки, даже если бы к нему в общагу приехал министр чего-нибудь глобального и вручил ему большой блестящий орден.

- Майора Вихря первой степени. С бантом, - пробормотал Русинский.

- Не понял. Что? - навострил слух Петр.

- Так. Мимолетное виденье... Девочки уже спят. Да и по летам ли нам бегать со спущенными подтяжками? Расскажи лучше, над чем сейчас работаешь.

- Готовлю докторскую, - легко ответил Петр и усмехнулся. - Если не утвердят, года через три продам ее американцам. Я - латентнтый миллионер, Эндрю. И предатель нашей советской Родины...

Русинский поднял на Каляина усталый взгляд. Петр рассмеялся, захрюкав и уткнув нос в рукав ковбойской рубашки. Затем шумно потянул воздух в себя и продолжил:

- Ты не знаешь, а зря. Очень интересная тема... Я открыл алгоритм, по которому без проблем можно вычислить будущее - с точностью до суток. Это слишком малое приближение, согласен, но полученный мною радиус довольно точен. Знаю, что ты скажешь: мол, таких чудаков, как я, в мире достаточно. И ты будешь неправ. Видишь ли, всем этим, - он обвел рукой комнату, управляют процессы, обязательно отмеченные некими вехами. В том числе - и по направлению к будущему. Время - это магнитная запись. Эти вехи, о которых я сказал - ориентир для исследователя, но кроме этого, они ответственные за процесс эволюции. Они всегда оказываются в нужном месте. Более того: это живые твари, я полагаю. И они вечны. А потому достаточно проследить их расположение, выявить, так сказать, из пустоты, и сразу станет ясно, что случится завтра. А знаешь, что всем этим управляет? Ментальная энергия! Если собрать ее в пучок и разом выпустить, можно все изменить на Земле. Всю историю - на фиг! Внешне это просто, ага?

Внезапно Петр схватил Русинского за ворот рубашки, сдернул с табуретки и дохнул ему в лицо:

- Я переверну их представление о жизни. Эти суки думают, что они спокойно догниют до пенсии. Фигня! Они еще не знают, что их ждет через три года. Будет такое, Андрей... Закачаешься.

Немного отпустив хватку, он отошел. Лицо его пылало. Закурив дрожащими руками, Петр тихо продолжил:

- Это будет дикий Запад. Даже круче. И ни хрена они уже не вернут, эти разработчики. Эх, только бы дожить. У нас впереди десять сумасшедших лет. Такое тебе и не снилось. Это счастье распада... А потом ждет много чего интересного. Но сначала надо позаботиться о себе.

Не докурив, Петр выбросил окурок, плеснул в рюмку водки и выплеснул ее в свой рот.

- О'кей, - продолжил он внезапно успокоившимся голосом. - Оставайся как знаешь. А меня Тоня пригласила. Пойду, мозги проветрю...

Затем Петр ушел, а Русинский растянулся на кровати. Умостил ноги на железную спинку, развернув их по-балетному, чтобы не было больно - спинка давила с определенностью УК, лишенного адвоката - и, отмахнувшись от навязчивой арии "Люди гибнут за металл", оравшей в его скучающей голове громче утреннего радиоприемника с песней про омулевую бочку, открыл книгу, подло подаренную Каляиным. Тот знал, что Русинский покупает книги самостоятельно и выбрал автора, сочинившего толстый роман про очередной подвиг партизана. Русинский открыл первую страницу и убедился, что главный герой просыпается с бодуна и что он эту книжку уже где-то видел - в день, когда впервые пришел в РОВД. Ничто не мешало ему уснуть. И он уснул.

Теперь наступило российское утро, бессмысленное и беспощадное. Русинский проснулся по привычке в семь утра, хотя с ночи еще собрался выспаться как следует, и теперь нахохлившись сидел у себя в комнате за столом, прихлебывал чай и курил сигарету "Родопы". Малосемейное общежитие (глубину этой фразы можно было вполне ощутить по утрам и ночью, особенно в праздники, когда гуляли все и напропалую) оживало медленно и неуклонно. День вставал с хмурой и какой-то отвлеченной враждебностью. Ничто так не объединяет страну, как утро рабочего дня. Для одних грядущие сутки - повод утрамбовать его в работе и забвении, для других - чтобы сразу перейти к медитационной фазе, и Русинскому было скучно об этом думать, равно как думать вообще. Все картины жизни и какие-то понятия, выброшенные на скалистый берег утренних пятиэтажек, были слишком малозначительны и бесполезны; короче говоря, он проснулся с похмелья.

По радио передавали речь нового царя, традиционно, по-кремлевски, притиравшего "гэ". Русинского не покидало очень тревожное предчувствие. Дым сигареты казался ему по-подлому злым, чай - безвкусным. Глядя на бруски общаг за окном, Русинский чувствовал, что в нем поднимается мутная неудовлетворенность еще не прожитым днем. Впереди - еще одни сутки, судя по всему, вполне обыкновенные. Работы не было, но чем не день отпускного сезона? С той лишь разницей, что он находится не в Сочи, и другого выхода у него, в общем-то, нет.

С отвращением зевнув, он вытянул вперед жилистые крестьянские руки и без всякого нарцизма принюхался к воздуху. В комнате все еще висело неистребимое, как грех гордыни, прокисшее табачное амбре. Убранные с вечера под стол бутылки упали на бок (видимо, кто-то задел ногой) и теперь смотрели на Русинского пустыми глазками горлышек, точно сваленная на пол селедка, и это сравнение вдруг показалось ему на редкость паскудным. Русинский смял большим и указательным пальцами фильтр и несмотря на бодун мастерски катапультировал окурок в форточку.

- Все. Подъем, - сказал он громко и отчетливо.

Эта простая мысль освежила его. Он поднялся со стула, машинально схватился за напомнившую о себе голову и, морщась от боли, начал собираться в свет. По давней договоренности Русинский посещал бывшую жену - учительницу по имени Лана, женщину образованную, чувствительную и до сих пор оставшуюся на том призрачной отдаленности, что позволяет без угрызений совести называть женщину своей. Они расстались друзьями - может быть, потому, что сейчас, как прежде, они обладали схожими интересами, или по той причине, что Русинский оставил ей свою квартиру со всем барахлом. Но втайне он любил расставаться с материальными предметами - это делало его более легким и проясняло мысли; впрочем, никто из знакомых не поддерживал его оптимизма на сей счет. Так или иначе, в эту минуту ему стало проще. С Ланой он не виделся месяц или больше. Появилась полезная и вполне осуществимая цель, и кто знает, не добьется ли он большего?

***

21 марта 1986 года. 12:00.

Гладкий мартовский ветер начинал свой разгон на глади водохранилища и врывался в окно, надувая золотистые шторы с цветами неизвестного происхождения - не исключено, что пионами. В воздухе рассыпалась центробежная сила весны. Омываемый ветерком Русинский лежал на диване и смотрел телевизор. Только что он вышел из ванны и еще благоухал болгарским шампунем "Рила". Лана хлопотала на кухне.