Кряжистый и сдержанный в красках, хоть и не всегда правдивый, "Рубин" все еще работал; звук, однако, время от времени бывал похищен неполадками. Шесть лет назад, сразу после свадьбы, они взяли его в прокат, потому что так было спокойнее - одно из первых поколений цветных телевиженов ломалось безбожно, зато чинили его с редкой для СССР пунктуальностью. Беременный экран показывал нового генсека, чьи очки в тонкой металлической оправе настораживали.

Русинскому было легко. И еще легче от мысли, что он ничем не обязан симпатичной женщине с гордой шеей и умным взглядом, готовившей ему, изрядно прогревшемуся, ужин.

- Лана, я закурю? - крикнул он в направлении кухни.

- Нежелательно, конечно. Но ладно. Приходишь раз в год...

- Ты еще не бросила? - спросил Русинский потише, нашаривая пачку сигарет в кармане брюк и прикидывая в уме, не испортит ли аромат родопский настроение его экс.

- Бросаю. Думала бросить вместе с тобой. Ну, в смысле, ты понял. Там на тумбочке за вазой лежит пара штук Мальборо. Оно кишиневское, но все лучше твоей болгарщины. Одну возьми.

Русинский не терпел упрашиваний, потому ловко дотянулся до тумбочки, взял сигарету и щелкнул зажигалкой. Этот лайтер - настоящую Zippo - он купил за 20 настоящих долларов у Толика Бея, официанта из гостиницы "Интурист". Скорее всего, Толик скоммуниздил зажигалку у кого-нибудь из посетителей, но Русинский на стал разводить его по ментовским понятиям и купил честно, как лох. Он любил качественные мелочи. Первая затяжка навеяла воспоминания о его бывшей клиентуре - утюгах преимущественно из иняза, которых он исправно пас и время от времени выкачивал баксы и кое-какую информацию.

- Ты в курсе, что наступил год тигра? - донесся певучий голос Ланы. По идее, это твой год. Тебе же тридцать шесть, да? Что-то важное для тебя наступит.

- На-stupied. Обязательно на-stupied, - пробормотал Русинский, вспоминая, с каким заговорщицким видом Лана покупала в поездах черно-белые фотоснимки гороскопов, как прятала от него рукодельные листы с зодиакальными значками. Ее самые глубокие интересы всегда отдавали чем-то потусторонним. Лана - его вторая и снова бывшая жена - не была прирожденной блудницей, чем резко отличалась от всех женщин Русинского. В душе тоскуя по первому браку, рожденному и скончавшемуся по одной причине - простоте душевной, - Русинский сразу "выделил ее из толпы", как говорят женщины и старые поэты. Их первое свидание произошло в переполненном автобусе. Она даже не пыталась ему понравиться, и когда пробовала кокетничать, то получалось пошловато и смешно, хоть она и была умна, как настоящая еврейка, и неплохо сложена; ее ужимки были продиктованы природой, но устарели как минимум лет на сто. Довольно скоро он почувствовал, что перед ним - воплощение статуи на Мамаевом кургане, мать-героиня с мечом в руке, осиянная газом, что бьет из-под наполненной костями отцов земли. Эта ассоциация в первое время забавляла его, как забавляла, когда не злила, советская Отчизна, но как-то ночью, взглянув на бесстрастное тело ее, Русинский вдруг осознал, что вся его дальнейшая жизнь будет жертвой семейного идеала, который он так глубоко и скрытно ненавидел. По природе своей Русинский был воин; десять раз на дню он думал о смерти и цели, ради которой примет смерть, и в этом нехитром наборе список детских имен занимал самое последнее место. Прощальный разговор он провел хирургически резко, хотя в душе переживал не меньше Ланы. Молчаливо утешая ее, он думал, что пройдет лишь месяц, и она забудет его, а через полгода станет счастлива с другим, но расчет оказался неверным, хоть и лестным для него; после развода Лана ударилась в науку и, чего Русинский совершенно не хотел понимать - в мистику, пачками приобретая неправильные с точки зрения государственной идеологии снимки и брошюры. Вероятно, - подумал он с некоторой тревогой, - развод усугубил в ней страсть к иррациональному.

- Не ерничай, Русинский! - Лана появилась из кухни и взглянула на него с упреком или даже скорее с нажимом. Ее груди покачнулись под халатом. Что-то должно произойти. Что-то большое и поперек горла. Может, война с Америкой, а? Ты свою "Спидолу" еще не загнал?

- Боже упаси. Это единственная матценность, имеющаяся у меня в наличии. Хоть эта ценность, скорее, духовная. Впрочем, "Голос Америки" ничего такого не передавал. Если наши ублюдки шарахнут по ублюдкам из Вашингтона, я сразу сообщу тебе.

Лана перевела дыхание и закрыла дверцу холодильника. Ее обтянутый халатом упругий живот заставил Русинского подумать о том, сколько времени он может провести сегодня в этой квартире.

Тем времен Лана поставила на журнальный столик тарелку с нарезанной колбасой, две бутылки "Жигулевского" и откупорила банку с огурцами (крышка приятно чмокнула, разжав свою пластмассовую челюсть). По вскрытию этих сокровенных запасов Русинский понял, что его /встречают/.

- Лана, ну зачем такие навороты? - вопросил, растрогавшись, Русинский. - Не спорю, так эстетичнее, но можно было не беспокоиться. Просто отрезать кусок.

- Во-первых, так экономнее. Во-вторых, разве так не вкуснее?

- Я воспринимаю вещи целиком, а не по кусочкам.

- Поэтому ты и не любишь романы.

- Да. Я не читаю романы, потому что люблю колбасу, а не ее вкус. Извини, я не экономен. Хорошо, что мы развелись, да?

- Не включай этот патефон. Какого рожна ты пошел в ментовку? Писал бы книги. Тебя же брали в Союз.

- Одним Солженицыным меньше. Ничего, страна не заплачет. Ты, кстати, в курсе, что древние авторы ничего не сочиняли? Они назывались так: одни вьяса, что значит компилятор, другие - липика, что значит записывающий наблюдатель. При чем последние были синонимом кармы, а Вьяса - общий псевдоним авторов Махабхараты. Все они принадлежали к высшей касте и работали со священными текстами. А что теперь? Две кучки козлов: одна в Союзе, другая - за бугром или в подвалах. Те и другие строчат исключительно политику. /Сочиняют/. Мне такая литература на фиг не нужна.

- Брэк. Что-то на меня нашло... Да, еще. Знаешь... Мне Беркутов сказал - а он историк, если ты помнишь - что у древних славян был такой миф. Про чудовище, которое пожирало у людей разум. То есть питалось им. Оно приходило каждые 120 лет, и этот год попадает на нынешний. Вот это я и чувствую сейчас. И бабы на работе тоже...

- Нектар и амброзия, - кивнул Русинский. - Тварь хорошо кушает. Но вообще-то все это - какой-то греческий миф, а не славянский, хотя происхождение, конечно, общее. Слушай больше Берка. Он тебе расскажет, что Атлантида была первым славянским княжеством.

И на излете этой фразы Русинский вспорхнул с дивана, зашел к Лане сзади и приподнял руками ее грудь.

- Ланочка... Как же я по тебе соскучился, страшно сказать...

Она изогнула гибкую спину и прижалась к нему.

***

- Андрей! Тебя к телефону.

Русинский расплющил веки и вмиг почувствовал себя так, словно шел по улице голым и кто-то из прохожих ткнул в него зонтиком. Приподнявшись на локте, Лана смотрела на него удивленно и не без сострадания. Зрачки ее близоруких глаз были сплошной черной массой.

Русинский взял трубку, заметив, что уже четыре часа дня. Этот голос он узнал сразу. Жена Каляина, Вероника, говорила с легкой скользящей интонацией, от которой у Русинского всегда просыпалась предэрекционная уверенность в себе.

- Андрей, прости, если потревожила, но я позвонила к тебе в общежитие, там сказали, что ты ушел, вот я и подумала, что ты у Ланы.

- Ничего, ничего... Что-то случилось?

- Петя пропал. Ушел к тебе, и вот - нету! Ночевать не вернулся. И утром его не было. Я звонила в институт - там тоже не появлялся. Ты ничего не знаешь?

Русинский не любил экспромты. Этот вид творчества никогда ему не давался. Вообще, люди, заставлялвшие его соображать слишком быстро, вызывали в Русинском сильную неприязнь. В этот миг он напрягся всем телом и загодя почуял, что его отмазка пролетит мимо цели, но произнес самым приятным голосом, на который был способен: