Разговор был неизбежен. Но Семен едва успел сказать пару слов, запинаясь, как Ольга повернулась к нему и положила ладонь на его губы.

- Не надо... - сказала она. - Молчи, не говори...

Семен надолго запомнил ее взгляд - ее умоляющий, полный боли и света взгляд, способный свести с ума чувствительного человека. Но вспышка сострадания в его душе потонула в радости. С тяжелой обязанностью покончено. Впереди целая жизнь.

Семен со своей молодой женой уехал в Малкутск, как только закончил учебу. На этом переезде настояли родители супруги. Его ждала престижная и денежная работа в организации, возглавляемой его тестем. О нищей юности и детстве можно было забыть. Дед написал письмо лишь дважды. В первом он сообщал, что Ольга болеет. Во втором - что она утонула, когда пришла к нему в лесничество. Вроде бы была какая-то пьяная компания, не рассчитали с водкой - и вот итог.

Семен почувствовал, что дед что-то скрывает или пытается его успокоить, но, помянув Ольгу, успокоился. Он ничем не мог ей помочь. Отпуск летом решил провести у родных. Жену оставил в Малкутске и отправился к деду и бабушке, чтобы навестить их, уже очень больных пожилых людей, заодно порыбачить и подышать воздухом детства. В родном дворе его встретили радостно, но в лицах и обращении ощущалась какая-то сдержанность. Недолго пожив в доме родителей, он уехал за город.

В тот день рыбалка обещала быть превосходной. Он вышел на берег Озера еще перед рассветом. Присев на корточки, он закурил и вспомнил ночь, проведенную когда-то давно, когда он был еще почти ребенком. Не отрываясь, Семен смотрел в темное зеркало воды, покрытое водными растениями, название которых он забыл. На душе его было тревожно. Память, потеряв мелкие детали, вернула ему чувство бесконечного доверия и жизни, чувство, утраченное им навсегда. Когда на воде возникло робкое, почти незаметное движение, Семен не обеспокоился. Но движение продолжалось.

Медленно, почти незаметно на водной глади что-то происходило. Вдруг Семена сковал непонятный, животный ужас. Он не смог пошевелиться. Вода стала будто масло и начала приподниматься.

Она поднималась, и не было в этом ничего случайного. Он заметил, как вода приобретает форму человеческой головы, шеи, плеч, груди... Рука отбросила болотную зелень с лица. Невдалеке, в метрах шести, перед ним стояла обнаженная девушка. Он узнал ее.

Дрожь прошибла его тело. Не успев даже вскрикнуть, Семен попятился. Ударился спиной о ствол дерева и услышал:

- Не уходи...

Семен вскочил на ноги и бросился бежать. Небо, земля, он сам - все исчезло. Девушка догнала его, впилась ладонями в его виски. Семен вскрикнул и упал на дороге.

Огненно-белая вспышка озарила лес. Семен колотился будто в лихорадке, в наркотической ломке, в агонии, как загнанная лошадь. Его щеки сочились кровью из десятков порезов. Свернувшись калачиком, он почувствовал, как с тяжелым колокольным звоном стонет его сердце, и для него все вокруг изменилось, поблекло, и перестало быть.

Нежный голос, сообщавший эту историю, замолк на оборванной ноте. Дальнейшее происходило в полной тишине.

Освещение на берегу принялось медленно и верно сгущаться, пока не превратилось в полумрак. Вместо ровной и зловещей панорамы возникла, переливаясь, с акждой минутой набиравшая плотность масса, в которой скрывался слабый вечерний свет, не оставляя после себя ничего, кроме редких сполохов, переливавшихся словно под влиянием прилива. Русалка вышла из воды. Тина, озерная растительность, вода потекли по ее плечам и бедрам. Русалка опустилась на колени и склонила голову. Из ее макушки выбился луч света и ударил в глубокое мерцающее полотно. Ее тело пробила дрожь, будто от невыносимого наслаждения; руки сжались, выдавив наружу костяшки пальцев. Когда порции света прошли в массу и скрылись в ней, точно в бездне, полотно свернулось в одну точку, а точка оказалась тающей пылинкой, и скрывшись в плоти воздуха, она оставила меланхолический водный пейзаж с пушистою веткой сосны на переднем плане.

***

Русинский ворвался в мир с криком боли и удивительной бранью. Когда санитары вкатили каталку с его телом в морг, бешеная сила вышибла двустворчатые двери морга. С грохотом они рухнули на пол; каталку внесло в коридор, где она взвилась на дыбы и Русинский оказался стоящим на ногах. Каталка упала обратно и снова вкатилась в морг. Ощутив невероятную силу, Русинский сделал несколько шагов мимо упавших ничком, как при команде "газы", санитаров.

Больница ожила. Повсюду раздавался визг и шум. Выскочившая в коридор женщина в белом халате на голое тело вздрогнула и сползла на пол. Сознание Русинского было ясным, однако раздававшиеся вокруг голоса казались ему застревающими в воздухе, вытянутыми и нереальными. Мощный блеск пронзил его голову, и показалось, что волосы впились иголками в мозг, и голова взорвалась, но на самом деле - он понял - взорвался черный венец над макушкой. Прилив энергии направил его прямо к двери ординаторской. Он потянул ручку на себя, и в этот миг в коридор вылетели обломки стула, которым подперли дверь с обратной стороны. Легко отодвинув железный шкаф, Русинский подошел к доктору с черной злобной кошкой на плечах и попросил:

- Будьте добры, дайте мне, пожалуйста, мою одежду.

К удивлению Русинского, просьба была выполнена мгновенно. Он неспеша оделся, поправил на себе ворот свитера и, поблагодарив врачевателя, направился к выходу.

VII

23 марта 1986 года. 6:10 утра.

Пар валил изо рта, но Русинский не чувствовал холода. Свежий воздух опьянил его настолько, что миновав узкий проход между зданием морга и оградой психбольницы, и выйдя на дорогу, спускающуюся к реке, он почувствовал себя едва ли способным к пешим прогулкам. Опыт послересторанных возращений помог, но не выручил, и когда машинально передвигавшиеся ноги вынесли Русинского на берег, он почти не чувствовал себя.

Поскользнувшись на пустой бутылке из-под "Манастирской избы", он тяжело опустился на скамейку и поглядел в небо. Мрачное утро вплывало в его сознание, и вместе с утром он обнаружил присутствие мужика в плаще военного покроя - такие носили фронтовики и спившиеся прапорщики. Черная, клином, борода делала его похожим на Ивана Грозного из кинокомедии Гайдая.

- Хороший денек для Армагеддона, - бросил мужик, не обращая внимания на Русинского.

Русинский сжал кулаки и выразительно посмотрел на приблудного. Однако тот не ушел и внимательно созерцая пейзаж, добавил:

- Вам привет от Михаила Кришновича.

Когда смысл фразы дошел до Русинского, мужик сидел уже рядом и, прищурившись, смотрел куда-то поверх тяжелых и опухших после зимней спячки волн реки.

- Чего надо? - спросил Русинский.

- Михаил Кришнович просил объяснить вам суть задания. Генерал извинялся, что не смог рассказать всего сам - срок вашей командировки был ограничен. Извините за всю эту конспирацию - как-никак, мы находимся в тылу врага. Если вы не против, давайте переместимся на явочную квартиру. Тут недалеко.

...В сером как ноябрьская демонстрация доме, на третьем этаже в апартаментах, уставленных книгами, вазами, голографическими иконками Шивы и каких-то других божеств, Русинский с удовольствием сбросил холодные скользкие ботинки и, пройдя в зал, приземлился в кресло. Мужик ушел на кухню; вскоре запахло свежесваренным кофе. Он вернулся с подносом, на котором стояли две маленькие благоухающие чашечки и бутылка азербайджанского коньяка.

- Тело есть тело, - развел руками связной. - Пока необходима машина, ей нужен бензин. Вам высокооктановый?

- Спасибо. Можно солярку.

Связной оставил чашки на журнальном столике и в руках принес фарфоровую миску с пловом.

Пока Русинский впитывал многовековой опыт восточных кулинаров, связной попивал кофе и задумчиво листал большую, в четверть листа, книгу с пожелтевшими и почему-то остро пахнущими приправой страницами. Наконец, отставив пустую миску, Русинский одним глотком выпил крепкое черное варево, на треть состоявшее из коньяка, и удовлетворенно закурил.