…Мы сидели рядом на диване, все было гораздо проще и прозаичнее. Без кофе, без театральных вскриков и нелепых всплескиваний рук. Он говорил, говорил без конца, инстинктивно не касаясь ничего более, кроме работы. О прошлогоднем симпозиуме в Цюрихе, о предстоящем симпозиуме в Дубне, о намечающейся экспедиции на Памир, о том, что наша с ним монография, которую он заканчивал уже один, выдвинута на Государственную премию. Я почти не вслушивался в его слова, машинально кивал, в нужных местах улыбался и покачивал головой. Потом сказал:

– Послушай…

Он испуганно замолк посреди фразы, словно споткнулся на бегу и с размаха прикусил язык.

– Послушай…

– Что?

– Н-нет, ничего.

Он не понял меня, вскочил и подбежал к телефону.

– Я сейчас, я мигом!

– Ты что хочешь?

– Как, «что»? Позвонить к тебе домой, конечно. А потом и в институт…

– Валек! – крикнул я.

– Что я, не понимаю? – отмахнулся он. – Я осторожненько, я ж понимаю! Хотя… – он вдруг замялся, рука его задержалась на телефонной трубке. – Впрочем, как знаешь, – скороговоркой сказал он. – Тебе виднее. Действительно, может, ты сам…

– А что такое? Что-нибудь с… моими?

Он молчал.

– Ты можешь сказать толком, что случилось?

Он отошел от стола и сел, виновато опустив голову.

– Понимаешь, – забормотал он. – Понимаешь, я совсем как-то… Вера Федоровна… ну, в общем, уже давно, четыре года почти. В общем… сердце, понимаешь… Через год… после тебя… Ровно через год, почти день в день. И похоронили рядом… с тобой…

– Та-ак, – я перевел дыхание и сильно, до боли, провел ладонью по лицу.

Вот ведь как получается. Мать с сыном рядышком, за одной оградкой. Только сын-то здесь, а она – там…

Я поднял голову, посмотрел на него и вдруг понял, что это еще не все. Я слишком хорошо его знал. Мягкий, деликатнейший человек, за свою жизнь он не обидел и муравья, и скорее положил бы палец под топор, чем сказал бы что-то неприятное кому-то. И сейчас неблагодарная роль вестника несчастий по-настоящему заставляла его страдать. Его корежило и передергивало от сознания, что именно его слова причинили и еще причинят боль другому.

– Н-ну! – сказал я и сам поразился, до чего откровенно грубо это было сказано. – Н-ну, что еще?!

– «Еще», «еще»! – вдруг заорал он и снова вскочил, и, размахивая руками, принялся быстро ходить, почти бегать взад и вперед по комнате. – Что ты от меня хочешь? Что ты из меня жилы тянешь? Ванька я тебе, что ли?! Да, вышла она замуж, да! А ты что хотел? Ты же умер, понимаешь? Умер! – Он остановился передо мной, пригнулся и закричал, надсаживаясь, мне в лицо: – Умер!! Все! Умер и похоронен! Я сам тебя хоронил! Сам, вот этими самыми руками, понимаешь?! – Он протягивал мне руки, тряс ими перед моими глазами и кричал, кричал…

Я заставлял себя отключиться, не думать ни о чем.

…А он все кричал и кричал, пока не поперхнулся собственным криком и не закашлялся тяжело, с хрипом, на глазах багровея, и ухватился руками за горло. Потом выбежал из комнаты, и мне было слышно, как на кухне он, не переставая кашлять, брякал чашками, или какой-то другой посудой, как потом на полную мощь открыл водопроводный кран. Трубы гудели и визжали на все лады.

А вот диван остался все таким же. Удобный и уютный. Но все же и он заново обтянут пестренькой декоративной тканью. И кончиками пальцев я ощущаю ее приятную шероховатость…

Я не заметил, как он вошел в комнату. Просто умолк дикий визг труб и, когда я поднял голову, он стоял рядом. Волосы и куртка впереди были мокрые, от него отчетливо пахло валерьянкой.

– Сядь, Валя, – попросил я.

Он осторожно сел. Я чувствовал его решимость молчать и молча ждать моих объяснений.

– Валек, я хотел бы сразу попросить тебя об одном. Понимаешь, никому не надо знать, что я… жив. Что я здесь. Ты понимаешь меня?

Он молчал.

– Никто не должен знать, ни один человек, – повторил я.

– А я, значит, могу, – тихо сказал он, то ли утверждая, то ли спрашивая.

– Да, ты можешь. Ты один, – подчеркнул я.

– Я не знаю, кто ты и что тебе надо. Я не знаю, откуда ты пришел и куда уйдешь. – Он говорил медленно, размеренно, даже равнодушно. Голос его, как и лицо, не выражал ничего, кроме, разве что, громадной усталости.  – По обличию ты тот, кого я знал и кого похоронил. Но ты не он. В чудеса я не верю. Ты можешь быть просто удивительно похож на него, но тогда это страшное, противоестественное сходство. Даже близнецы не могут так походить друг на друга. И тем омерзительнее выглядит твоя шутка, этот фарс, эта гнусная попытка выдать себя за другого. А если ты тот, за кого себя выдаешь… Ты не человек. Ты не можешь быть человеком. Чудес не бывает. Ты можешь быть призраком, фантомом, зомби – сейчас это не имеет ни малейшего значения. А в Иисуса Христа я не играю. И я хочу сейчас только одного – уходи. Или уйду я.

– Ну что ты, Валек! При чем тут зомби, при чем тут какие-то призраки?

Я положил руку ему на плечо. Он медленно и равнодушно отстранился.

– Не надо, – сказал он. – Я не хочу тебя видеть. Уходи.

– Зачем ты так? Ты же ничего не знаешь…

– Да, – согласился он. – Я ничего не знаю. И, понимаешь, даже знать не хочу.

– Валек, выслушай же меня!

Он покачал головой.

– Я прошу тебя! Только выслушай и, раз ты так хочешь, я уйду. Тебе нужны доказательства, что я тот самый, а не кто-нибудь другой? Так спроси меня о чем хочешь!

Он недовольно поморщился.

– Хочешь, я перескажу тебе все наши совместные работы? Или про институт. Хочешь? Ты помнишь, как на третьем курсе мы с тобой увлеклись физикой плазмы? У Эвальда Рудольфовича на кафедре, дяди Эвы, как мы его называли между собой. И вдруг по нашим расчетам получилось, что существование всех звезд оказалось невозможным из-за их неустойчивости. А потом выяснилось, что мы неправильно в одном уравнении раскрыли неопределенность. Валек, а ты помнишь Люду Зарилову? Помнишь, а? И ее подружку, Ларису Парамонову, в которую был влюблен я. В каком это было классе? В седьмом? В восьмом?.. Валек! Ну, спроси же меня о чем-нибудь!

Он повернулся ко мне и внимательно посмотрел прямо в глаза.

– Проверка? – Он усмехнулся. – Тест на соответствие. Популярная передача «Спрашивайте – отвечаем». Какая любимая шутка преподавателя электротехники, почему на выпускном экзамене по физике ты чуть не срезался и как мы прозвали нашу классную даму… Чепуха! – он неприятно осклабился. – А вот где мои часы, подарок тетушки к шестнадцатилетию? Ну, быстро!

– По официальной версии, для тетушки, сняты в парке несколькими неизвестными. На самом деле – загнаны официантке в кафе «Спорт». Так? За червонец, – торопливо добавил я.

– Так, – неохотно согласился он. – Но все равно это ничего не меняет.

– Меняет, Валек, еще как меняет! Ты ведь уже не сомневаешься, что я – это и есть я! Не кто-нибудь, а я!.. Ты думаешь, я зря спросил тебя про лотерейные билеты? Нет! Я играл в такую лотерею! И выиграл. Плевать мне на того, кто выиграл сто тысяч по троллейбусному билету! Билет на самолет принес мне, умирающему, выигрыш небывалой ценности – бессмертие!.. Валек, – я наклонился к нему и сказал почти шепотом: – Валек, я встретил Пришельцев…

Он поверил. Я видел это по его лицу, чувствовал по тому, как осторожно, словно боясь потревожить кого-то, он перевел дух. Он принял мои слова мгновенно и бесповоротно – они ведь объясняли все. То, что случилось со мной, для него уже не было чем-то сверхъестественным. Были просто Пришельцы из Космоса.

Наука заставляла нас верить в существование тысяч иных планет, фантастика заставляла верить в их могущественных обитателей, а мы не противились. Наоборот, мы с замиранием сердца ждали их, ждали сегодня, завтра, через год; ждали все время с той поры, когда впервые до нас дошли простые, но дивно кружащие голову слова: «Пришельцы из Космоса!» И, включая радиоприемник или телевизор, мы в любой момент готовы были услышать: «Внимание… работают все радиостанции… Передаем сообщение… о первом в истории человечества контакте с представителями внеземной цивилизации…»