Пипо низко поклонился.

— Вы здешний ключник? — спросил Ришелье, останавливаясь.

— Точно так, к услугам вашей эминенции. Я Пипо, управляющий кладовыми с серебром.

— Мне нужно переговорить с этой дамой несколько минут, так постойте там, за дверью, — приказал Ришелье, соображая, что таким образом превращает свидетеля в сторожа. — Разговор этот очень важен и нам никто не должен мешать. Вы здесь одни?

— Так точно, ваша эминенция, совершенно один! — ответил Пипо с достоинством, забывая, что Жозефина была в своей комнате, или, может быть, не желая упоминать об этом.

— Разговор наш протянется недолго, а потом вы можете закрыть комнату с серебром и уйти, — проговорил Ришелье.

Пипо низко поклонился и поспешно вышел в коридор. Ему совсем не нужно было закрывать дверь той комнаты, где был кардинал с таинственной дамой, потому что серебро помещалось в шкафах других комнат, а они были давно уже закрыты.

В этом же зале стоял посредине большой дубовый стол, где управляющий и Жозефина расставляли вещи, принося их по мере надобности из других кладовых. Остальную мебель составляли старинные с высокими спинками стулья, пустой шкаф и большая, украшенная резьбой лохань. В каждой стене было по одной двери. Одна вела в кладовые, другая— в коридор, третья — в комнату Жозефины. На четвертой стене были огромные окна, выходящие на дворцовый двор. В двери комнаты Жозефины было небольшое окошечко, закрытое занавеской, чтобы придворная судомойка всегда могла наблюдать за дверью, ведущей в кладовые.

Начинало уже смеркаться, и в комнате царил полумрак.

Ришелье подвел свою собеседницу к окну.

— Теперь мы совершенно одни. Прошу вас, расскажите мне ваши новости! — сказал он.

Жозефина прислушивалась уже к разговору кардинала с Пипо, но в первую минуту не могла понять, в чем дело.

Она тихонько подкралась к двери, осторожно раздвинула занавеску окна и таким образом могла не только ясно видеть даму под вуалью и красную фигуру кардинала, но и совершенно отчетливо слышать все, что они говорили. Только некоторые слова, произносимые ими уже совершенно шепотом, ускользали от нее, тем не менее общий смысл разговора был для нее вполне понятен.

Сначала она смотрела на странных собеседников, удивляясь, почему им вздумалось разговаривать именно здесь, но скоро поняла, что им приходилось вести свой разговор в строжайшей тайне.

— Я не позволила бы себе приехать сюда, ваша эминенция, если бы меня к тому не вынудило чрезвычайно важное и секретное известие, — сказала дама, — но никто не должен видеть меня здесь и даже подозревать о моем присутствии.

— Поэтому-то мы и встретились с вами именно здесь. Меня очень интересуют ваши новости. Была у вас герцогиня де Шеврез?

— Была сегодня, несколько часов тому назад.

— Так значит, это правда! Мне говорили, что она собирается к вам, но я этому не верил.

— Герцогиня чувствует ко мне глубочайшее доверие.

— Да, вы действительно прекрасно ведете свою роль.

— И кажется, мне удалось уверить герцогиню в моей преданности и дружбе, по крайней мере она дала мне такое доказательство этого, которое удивит вас. Я и приехала именно потому, что завтра же должна уехать.

— Должны? — переспросил Ришелье.

— Дружба к герцогине побуждает меня поступить именно так, а не иначе.

— Вы взялись исполнить какое-нибудь поручение?

— В том-то и дело. И такое важное и таинственное, ради которого я должна завтра же уехать в Лондон.

— Начинаю подозревать нечто очень интересное.

— Ваша поверенная докажет вам, кардинал, что она знает свое дело.

— В этом я никогда не сомневался! Однако возвратимся к вашему поручению! — проговорил Ришелье с нетерпением.

— Третьего дня герцогиня де Шеврез несколько раз справлялась о том, когда именно я уезжаю в Лондон, из этого я заключила, что у нее есть для меня важное поручение.

— Заключение совершенно верное. Оно подтверждается и моими данными, и тем, что герцогиня, несмотря на все свое расположение к вам, не пыталась удержать вас от поездки в Лондон.

Габриэль де Марвилье холодно улыбнулась.

— Вы вполне ясно поняли наши отношения! Герцогиня очень привязалась ко мне и была бы рада, если бы я осталась здесь. Но так как у нее было важное поручение, которое она могла исполнить только через меня, она и подчинила свое желание быть в моем обществе необходимости воспользоваться моими услугами.

— Значит, это просто дружеская услуга?

— Да, ваша эминенция.

— Говорите же, говорите, прошу вас.

— Герцогиня под строжайшим секретом передала мне эту шкатулку, ваша эминенция, — с этими словами Габриэль вынула из-под своего широкого плаща, прекрасно отделанный ящичек.

Ришелье с жадностью схватил его и принялся осматривать со всех сторон.

— На нем нет адреса, — заметил он, — вы, вероятно, получили вместе с ним письмо!?

— Нет, письма мне не дали.

— В таком случае герцогиня должна была на словах сказать вам, кому его доставить! Так кому же?

— Она действительно сказала это мне — герцогу Бекингэму! — медленно произнесла Габриэль, наблюдая за впечатлением, произведенным этими словами на Ришелье.

— Герцогу Бекингэму! — повторил он тихо, покачивая ящик, точно пытаясь по весу определить его содержимое. Должен признаться, что вы сделали действительно неожиданное открытие! Однако позвольте задать еще один вопрос. Герцогиня не говорила вам, сама ли она отправляет этот ящик или по чьему-нибудь поручению?

— Да, она говорила со мной и об этом и призналась, что когда-то была с герцогом в дружеских отношениях.

— О, если бы вы знали, какую жертву принесла гордая герцогиня де Шеврез, признаваясь в этом!

— Она, бедняжка, думала, что я поверю этой басне, и действительно разыграла свою роль довольно сносно. Я думаю даже, ваша эминенция, что не будь эта женщина герцогиней, ее можно бы назвать величайшей актрисой нашего времени.

— А что она говорила вам о содержимом этого ящика?

— Она говорила, что когда-то Бекингэм дал ей свой портрет, но она не желает его теперь видеть, при этом она так тяжело вздыхала! — расхохоталась Габриэль де Марвилье, стараясь заглушить свой голос. — Скажите сами, ваша эминенция, ну разве это не уморительно смешная история?

— Я думаю, что здесь лежит действительно портрет, но только не герцога, а совсем другого лица, — сказал Ришелье, снова осматривая ящик со всех сторон, точно пытаясь найти возможность открыть его каким-нибудь незаметным способом.

— Я подозреваю то же самое, ваша эминенция.

— Да, но нам нужно во что бы то ни стало убедиться в этом, необходимо вскрыть ящик.

— Как! Вы хотите открыть его?!

— Непременно!

— Ради самого Бога, ваша эминенция! Ведь вы видите, что он со всех сторон заколочен маленькими гвоздиками.

— Так что ж?! Мы их вынем.

— А печати?

— Они останутся почти нетронутыми.

— Ну, а если герцог Бекингэм все-таки заметит, что кто-то открывал ящик?

— Тогда вы скажете, что открывали на таможне того порта, где вы проезжали.

— Всю ответственность за это дело я возлагаю на вас, ваша эминенция.

Ришелье озабоченно оглянулся. Он искал подходящий инструмент. Ему хотелось воочию убедиться в том, что в таинственном ящике лежало именно то, что он предполагал.

Он увидел нож, лежавший в шкафу, схватил его, осторожно просунул между крышкой и стенками и ловко вскрыл ящик. Перед глазами кардинала очутилась вторая, роскошно отделанная золотом и перламутром крышка футляра. Он осторожно вынул его и тотчас же заметил, что в ней была пружина.

Кардинал дрожащими руками нажал ее, крышка отскочила точно по волшебству.

Ришелье взглянул и бессознательно отступил на несколько шагов.

Перед ним, в роскошно отделанной бриллиантами рамке, лежал портрет Анны Австрийской. Это была работа великого Рубенса, поражавшая живостью и сходством и еще более подчеркивавшая красоту Анны.

— Королева! — прошептала Габриэль.