–

27 февраля

Сегодня воскресенье; в половине десятого утра зашел Кимура, спросил, не хочу ли я сходить на «Красное и черное». Сейчас школьники, поступающие в университет, готовятся к вступительным экзаменам, и у преподавателей работы невпроворот. В марте будет несколько полегче, а в этом месяце Кимура по нескольку раз в неделю остается в школе на дополнительных занятиях. Да и после работы к нему на дом часто приходят ученики из других школ, желающие заниматься именно у него. Кимура славится своей интуицией и тем, что всегда бьет точно в цель. И еще тем, что на экзамене выпадает именно тот вопрос, который он готовил с учеником. Мне не надо рассказывать о его интуиции, я и так ее чувствую. Не знаю, как насчет учености, но по части интуиции моему муженьку до него далеко... Получается, что в этом месяце Кимура свободен только по воскресеньям, но по воскресеньям муж с утра сидит сиднем дома, поэтому мне лучше не выходить. По пути к нам Кимура зашел к Тосико, а позже она тоже пришла и стала уговаривать меня пойти вместе с ними в кино. На лице у нее было написано: «Я не хочу идти с вами, но одним вам будет неловко, поэтому так уж и быть, принесу себя в жертву и составлю маме компанию». «В воскресенье с билетами трудно, надо прийти пораньше», – сказал Кимура. «Я буду дома весь день. Иди и ни о чем не беспокойся, – настаивал муж – Сама говорила, что мечтаешь посмотреть „Красное и черное“. Я догадывалась, почему он так настойчиво уговаривает меня пойти в кино, но я подготовилась к подобной ситуации, поэтому в конце концов согласилась. Фильм начался в половине одиннадцатого, кончился во втором часу. Я предложила зайти к нам пообедать, но и Тосико и Кимура отказались. Хотя муж обещал весь день пробыть дома, как только я вернулась, он ушел прогуляться и до вечера не возвращался. Я тотчас достала дневник. Липкая лента была как будто на своем месте. На обложке никаких следов того, что дневник открывали. Но, вооружившись лупой, я обнаружила в нескольких местах едва заметные царапинки (очевидно, он отдирал ленту с большой осторожностью). Перед тем я прибегла к еще одной хитрости помимо ленты – отсчитав страницы, вложила маленькую зубочистку и также нашла ее в другом месте. Теперь у меня нет сомнений, что муж читал мой дневник. В таком случае могу ли я его продолжать? У меня нет желания раскрывать душу перед кем бы то ни было, я стала вести дневник с единственной целью – беседовать с самой собой; теперь, когда я знаю, что кто-то может прочесть мои записи, наверно, следовало бы их прекратить, но этот кто-то – мой муж, и по молчаливому согласию мы оба делаем вид, что не подсматриваем друг за другом, поэтому, мне кажется, я все же не должна бросать дневник. Но отныне я буду посредством дневника обращаться к мужу. Так я смогу говорить ему то, что постыдилась бы сказать напрямую. Однако, раз уж он читает мой дневник, я искренне хочу, чтобы он открыто не признавался в этом. Впрочем, он такой человек, что никогда и не признается, поэтому нет необходимости настаивать. Как бы ни поступал муж, пусть знает – я в свою очередь ни за что не буду читать его дневник. Уж кому-кому, а ему-то известно, что по своему воспитанию, по своим старомодным принципам я не из тех, кто позволяет себе совать нос в чужие тайны. Я знаю о существовании дневника мужа, даже держала его в руках, и, не стану отрицать, пару раз приоткрыла и заглянула внутрь, но не прочла ни единого словечка. Это истинная правда...