- Куда мы едем, господин Мюйр? - осведомился я в расчете на то, что он назовет улицу и Артист сумеет найти ее на плане города и хоть как-то сориентируется.

- Недалеко. Сначала в одно место, потом в другое, - отозвался Мюйр и что-то приказал водителю по-эстонски. Тот ответил, тоже по-эстонски, и покосился на меня. Не без вызова. Вызов был трусливый, как тявканье шавки из-за спины хозяина. При том, что ростом и комплекцией он вполне соответствовал размерам семиметрового лимузина. Меня это устраивало. Пусть косится на меня, а не смотрит в зеркало заднего вида. Поэтому я мирно посоветовал:

- Ты рули, браток, рули, куда сказано.

У нас с ним уже было общее прошлое. Правда, небольшое и недолгое. Оно началось, когда мы с Мюйром подошли к "линкольну", который красовался на стоянке перед гостиницей, как белоснежная крейсерская яхта среди зачуханных катерков, всяких там "мерседесов" и БМВ. Водила болтал с тремя белобрысыми пигалицами лет по пятнадцать-шестнадцать. Они были в черных рокерских кожанках с неимоверным количеством шипов и заклепок, в руках - букетики красных гвоздик. В сторонке, возле маломощных мотоциклов, обвешанных для придания устрашающего вида фарами и катафотами, независимо покуривали их бойфренды-байкеры, такие же сопляки в черной коже с красно-черными нарукавными повязками с изображением фашистской свастики. Так надо понимать, это были скинхеды. Они очень гордились собой, но немного нервничали. Особенно когда мимо проходили русские тетки из тех, кто до сих пор за СССР.

Когда я подвел Мюйра к "линкольну", юные скинхедки сделали стойку, но тут же восторженное ожидание в их глазах сменилось недоумением. Одна из пигалиц развернула какой-то журнал или еженедельник с цветной обложкой и показала подругам. Они посмотрели и уставились на меня и Мюйра. Потом снова посмотрели на журнал и на нас. Сравнение их очень разочаровало, оно было явно не в нашу пользу. Они зачирикали по-эстонски, обращаясь к Мюйру. Тот ответил, потом объяснил мне:

- Юные леди спрашивают, когда появится Томас Ребане. Они говорят, что он их кумир. Кумир. Неплохо, а? Я сказал, что он обязательно появится в свое время. Его появление предопределено самим ходом истории.

Он взял из рук пигалицы журнал и показал мне. На обложке красовался внук национального героя, возвышавшийся над микрофонами и телекамерами. Снимок был сделан на пресс-конференции во время презентации фильма "Битва на Векше". Под снимком была крупная надпись. Мюйр перевел:

- "Томас Ребане: "Я всегда ощущал мистическое присутствие моего героического деда в своей судьбе. Альфонс Ребане всегда стоял за моей спиной". Он даже понятия не имеет, насколько справедливы его слова.

Мюйр вернул журнал юным поклонницам национал-социалистической идеи и остановился возле задней двери лимузина, будто бы ожидая, что она сама откроется. У меня бы, конечно, руки не отвалились открыть, но величественная невозмутимость водилы меня почему-то несколько взбеленила. Даже не знаю почему. Возможно, за время разговора в кабинете накопилась критическая масса дурного электричества и требовала разрядки. Но я сдержался. Только и сказал:

- Займись своим делом, парень. Господин Мюйр ждет.

Он посмотрел на меня сверху вниз и ответил длинной эстонской фразой. Смысл его фразы угадывался и без перевода. Смысл был такой: будут тут всякие. Его сытая розовая ряшка была преисполнена эдакой смесью национального превосходства и высокомерия холуя, уверенного в своей безнаказанности. Но насчет безнаказанности он слегка просчитался.

- Он говорит, что... - начал переводить Мюйр, но я его остановил:

- Я понял. Он говорит, что сегодня прекрасная погода и на небе ни облачка.

Широким жестом я предложил водиле убедиться и уличить меня в неточности, так как в небе было полно облаков. Он машинально задрал голову. Незаметно для окружающих я припечатал каблуком к асфальту его любимую мозоль, а когда он отпрыгал на одной ноге, предложил:

- Повторим?

Он растерянно оглянулся на байкеров, как бы призывая их на помощь. Они было угрожающе дернулись, но внимательно посмотрели на меня и решили, видно, что вмешиваться не стоит, так как наш конфликт не имел отчетливо выраженной идеологической окраски.

Повторения не потребовалось. Водила, прихрамывая, кинулся к двери и поспешно открыл ее перед Мюйром.

- Вы умеете, юноша, обращаться с обслугой, - с одобрительной усмешкой заметил тот. - Крутые парни, вам палец в рот не клади. А?

- Ну что вы, господин Мюйр, - возразил я. - Мы очень скромные люди. Такие скромные, что самим иногда противно.

Этот маленький эпизод, который характеризовал меня, прямо скажем, не лучшим образом, все же сыграл свою положительную роль. Водителю стало не до того, чтобы вдумываться, что это там за красная спортивная тачка все время маячит сзади. Возможно, большой беды и не было бы, если бы он засек Артиста, но и лишних поводов для размышлений давать не хотелось. Кому? Тут не было никаких вопросов. Юргену Янсену, члену политсовета Национально-патриотического союза. Все, что окружало Томаса Ребане, принадлежало национал-патриотам. Все - начиная от его костюмов и кончая этим белым "линкольном". Они оплачивали гостиницу, водителя, пресс-секретаря. И нас. Они считали, возможно, что по этой причине мы принадлежим им. Не следовало их разочаровывать. Раньше времени.

Мюйр погрузился в лимузин, но подавать знак к началу движения не спешил. Он понаблюдал за юными скин-хедками, переместившимися к входу в гостиницу, заметил:

- Если спросить у них, кто такой Гитлер, они вряд ли сумеют ответить. Насколько я знаю, в России тоже есть фашиствующая молодежь. Вам, вероятно, это кажется странным. А между тем ничего странного нет. Это свидетельствует о духовном здоровье нации. Да, юноша, да. Если даже такая вот тля, вместо того чтобы нюхать клей "Момент", цепляет свастику и выходит на площадь, о чем это говорит? О том, что в ней еще живо общественное начало. Жажда идеи. И так ли уж важно, какого рода эта идея? Главное, что эта жажда есть. Без этого народ превращается в население. Но почему их так мало?

- Кого? - не понял я. - Фашистов в России?