-- На кого?

-- На всех.

-- Большая работа.

-- Окупится.

Розовский был не из тех, кому нужно разжевывать один раз сказанное.

-- Один канал -- люди, которые у нас на крючке, -- предположил он. -Немало расскажут. Без всякого шантажа, конечно. Дружеская доверительная беседа.

-- КГБ, -- подсказал Назаров. -- У них есть досье на всех.

-- Нужен свой человек. И не один. Недешево будет.

-- Не дороже денег.

-- Значит, начинаем? -- подвел итог Розовский. -- Когда?

-- А чего тянуть? Завтра!

* * *

Сценарий, предложенный социальным психологом Фимой Губерманом, реализовался в наилучшем виде. Отставной полковник, секретарь жэковской парторганизации, лишился дара речи, когда Назаров вывалил перед ним тридцать тугих пачек в банковской упаковке, в каждой по десять тысяч рублей, и попросил тиснуть штампиком "Уплачено" в партбилете. Отставной полковник тут же помчался в райком, оттуда кинулись в МГК, там уже крутились репортеры из "Вечерки" и "Известий", требовавшие подтвердить или опровергнуть разнесшийся по чиновной Москве слух о необычных партвзносах доселе никому не известного предпринимателя. В этот же день информация появилась в "Вечерней Москве" и в московском вечернем выпуске "Известий", наутро -- почти во всех центральных газетах, а вечером -- в конце программы "Время". Огромный, в полторы полосы, материал в "Литературной газете" и интервью, данное Назаровым московскому корреспонденту "Радио Свобода", вызвали сдержанно-осуждающий отклик в "Правде" и откровенно злобный -- в "Советской России".

Идеологическому отделу ЦК понадобилась почти неделя, чтобы выработать свое отношение к этому социально-политическому феномену. Зато потом верноподданная пресса как с цепи сорвалась. Всех перещеголяла "Советская Россия", фельетон о новоявленном нуворише Назарове и его сомнительных махинациях назывался "Пришествие Хама". Либеральные "Литгазета" и "Московские новости" вяло отбрехивались. Всего за несколько дней, как и предсказывал Фима Губерман, имя Назарова стало известно всей стране. И не только стране. Западногерманский "Штерн" поместил обстоятельную статью о кооперативе "Практика" и его создателе, а нью-йоркский "Тайм" опубликовал на первой обложке портрет Назарова под рубрикой "Человек недели".

Это была уже не известность. Это была слава.

Секретариат Назарова был завален приглашениями на "круглые столы", теоретические конференции и симпозиумы. Назаров выбирал наиболее представительные, терпеливо отсиживал на них, в кулуарах пожимал руки видным ученым-экономистам, социологам, известным писателям и журналистам, которые хотели с ним познакомиться. Пришло несколько приглашений и из-за рубежа. Большинство из них Назаров вежливо отклонил, сославшись на загруженность делами, а во Франкфурт-на-Майне решил слетать. И не прогадал. Сам международный симпозиум, посвященный взаимоотношениям Востока и Запада, показался ему нудным и малоинформативным, но там он познакомился с несколькими немецкими и английскими бизнесменами, всерьез интересовавшимися ситуацией в СССР с его неисчерпаемыми запасами сырья и необъятным, еще ни кем не занятым рынком. Деловые предложения, обсуждавшиеся во время этих встреч, были очень заманчивыми.

Вернувшись из Франкфурта, Назаров вызвал Фиму Губермана и в присутствии Розовского сказал ему:

-- Девятьсот. И можешь открывать дверь ногой.

В тот же день Назарову позвонил помощник первого секретаря МГК и передал просьбу Бориса Николаевича Ельцина приехать к нему часам к семи вечера. "Просьбу". "Часам к семи". Это дорогого стоило.

Ельцин принял Назарова в комнате отдыха, примыкавшей к его огромному кабинету, налил "Смирновской" и долго, вникая в детали с цепкостью опытного прораба, расспрашивал о делах. Прощаясь, сказал:

-- Такие люди, как вы, скоро будут очень нужны. Понадобится моя помощь -- звоните!..

Но помощь понадобилась не Назарову, а самому Ельцину. Когда опальный реформатор, ошельмованный, вышвырнутый с партийного Олимпа, покинутый всеми жополизами, сидел сычом в кабинете зампреда Госстроя, мимо приемной чиновный люд пробегал, словно боясь подцепить чуму, Назаров позвонил его референту и с соблюдением всех тонкостей этикета попросил узнать, не сможет ли Борис Николаевич принять его в любое удобное для него время.

Время нашлось в тот же день. Встреча была короткой. Назаров спросил:

-- Чем я могу вам помочь?

Ельцин долго молчал, потом ответил:

-- Спасибо, что пришел.

И крепко пожал ему руку.

На другой день Назаров связался по телефону с московским корпунктом "Радио Свобода" и предложил интервью о своем отношении к Ельцину. Корреспондент "Свободы" охотно согласился: тема была горячая, а Назаров уже занимал прочное место среди самых авторитетных общественных деятелей.

В интервью он сказал:

-- То, что произошло с Борисом Николаевичем, я считаю позорищем для Горбачева и его прихлебателей. Но для самого Ельцина это было полезным испытанием. Он должен был через все это пройти, чтобы избавиться от иллюзий, что эту партию с насквозь прогнившей и коррумпированной верхушкой можно реформировать изнутри.

-- Но вы сами являетесь членом этой партии, -- напомнил корреспондент.

-- Уже нет. Вчера я отослал в райком свой партбилет и заявление о выходе из КПСС.

-- Значит, вы не считаете политическую карьеру Ельцина законченной?

-- Я убежден: она только начинается, -- ответил Назаров.

Он верил в то, что говорил. И потому без колебаний принял участие в финансировании предвыборной кампании Ельцина, когда тот баллотировался в Верховный Совет СССР -- последний, как выяснилось, в семидесятилетней истории страны. Но сам выдвигать свою кандидатуру отказался. И лишь позже, когда ему предложили стать кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР по списку "Выбора России", Назаров, поколебавшись, дал согласие.

Но думал он не о своей политической карьере.

Он заглядывал на очень много лет вперед.

Он думал о сыне...

Проклятая бессонница!

Проклятая ночь!

Проклятые цикады!..

Из виллы, шлепая задниками сандалет по мраморным плитам, вышел Борис Розовский -- с лоснящейся от загара лысиной, в цветастой гавайской рубашке, в дурацких шортах-"бермудах", из которых торчали короткие волосатые ноги. Он придвинул к столу шезлонг, сел на край, плеснул виски в пузатый хрустальный фужер. Сделав глоток, он откинулся на спинку шезлонга, сказал, помолчав: