– Глупости! – сказал Грин. – Я сдуру растерялся. Все-таки – слон!
– Мы совершиль большой путешествий, – продолжал незнакомец. – Начальник города господин женераль-майор разрешил моим зверю ходить по городу до цирк Модерн после полуночи. Я не слушал женераль-майора. Угодно сигару?
– Угодно, – сказал Грин. – У вас какая?
– О, у меня настоящий «Манилла»! Вы не курить сейчас, потом, дома, после хороший ужин. Я себе разрешай представиться вам: Эдуард Чезвилт, Лондон.
– Очень рад. Грин.
– Мой соотечественник! Как говорят в России – земляк! Какой благоприятный встреча!
– Я русский, мистер Чезвилт! Я русский писатель, сэр! От моего имени извинитесь перед вашим слоном, и – счастливых гастролей! Подумайте о наших ребятишках, сэр! Устройте им веселый праздник!
Глава восьмая
На улице Счастья, неподалеку от бульвара Секретов.
А. С. Грин
Вдова русского офицера, павшего под Ляояном, молодая красивая женщина, возвратилась в декабре из Ниццы и сильно заскучала в холодном, туманном Петербурге.
Влюбленные в нее мужчины пытались развеселить ее Максом Линдером, стихами Игоря Северянина, ночными экскурсиями в «Бродячую собаку» и романами Дюма.
Макс Линдер ей скоро надоел, – он был весьма однообразен и неумен. Стихи Северянина набили ей оскомину. «Бродячая собака» сама неистово скучала. Романы Дюма были чересчур длинны.
Вдова скучала. Однажды прислали ей из магазина Вольфа книгу рассказов Грина «Штурман Четырех Ветров». Вдова наугад раскрыла книгу и оторвалась от нее только тогда, когда были прочитаны все рассказы. Ей, правда, не стало веселее, но книга Грина сделала большее: молодая женщина перестала скучать.
В тот же день она отправила письмо в издательство «Прометей» с просьбой сообщить ей адрес писателя Александра Грина. Адрес был сообщен ей через два дня. Вдова написала по этому адресу следующее:
«Искренне уважаемый господин Грин!
Я прочла книгу Ваших рассказов «Штурман Четырех Ветров» и не в состоянии удержаться от выражения моей глубокой благодарности, восхищения и всех тех чувств, которые вызывает подлинное искусство. Девчонкой, десять лет тому назад, я написала точно такое же письмо поэту Константину Константиновичу Случевскому. Я просила его подарить мне фотографическую карточку с автографом, но он не исполнил моей просьбы. Возможно, что не дошло письмо. На этот раз с письмом, адресованным Вам, господин Грин, я посылаю моего слугу. Ему я прошу вручить фотографию Вашу с автографом. Вам это нетрудно, а для меня большая радость.
Искренне желаю Вам счастья, большого и верного, успеха желаю Вам, хороших творческих вечеров и ночей. Хочется писать Вам без конца, – настолько вдруг Вы стали мне близки и дороги.
Вера Суходольская. 17 декабря 1913 года».
Письмо это получил Грин семнадцатого же. Оно доставило ему много счастливых часов и привело в отличнейшее настроение.
– Скажите вашей госпоже, – обратился он к посланцу Суходольской – чинному, благообразному старику, – что у меня нет сейчас хорошей фотографии. Я обещаю ей прислать в ближайшие же дни. Я привык держать свое слово.
– Моя госпожа просила меня умолять вас, господин Грин! И я умоляю: дайте, пожалуйста, какую найдете!
– Есть у меня одна, но там я смешной, петушистый! Ей-богу, даже неловко. Снимок девятьсот восьмого года. За это время я изменился, как видите.
– Немного, но к лучшему, господин Грин. Вы мне напоминаете одного английского трагика, которого я видел в прошлом году в Лондоне. Он очень похож на вас.
– Вот вы какой! – воскликнул Грин.
Старик улыбнулся:
– Я был в пяти столицах мира, жил в тридцати больших городах Европы. Нынче я и моя госпожа видели Бурже, Франса и Карин Михаэлис. Лично я в течение двух месяцев прислуживал сэру Киплингу. В прошлом году я обучал Конан-Дойля игре в городки.
– Здорово играет? – спросил Грин,
– Средне, – бесстрастно ответил старик. – Сэр Артур Конан-Дойль очень медлителен и суеверен. Городки далеко не философская игра, господин Грин.
– Выпьем по рюмочке, а? – предложил, спохватившись, Грин.
Старик отказался:
– Я пью только наедине с собою, добрый господин. И сразу же ложусь спать, ибо в опьянении вижу чудесные сны. Я, разрешите заметить, тоже читал вашу книгу. Вы, господин, великий волшебник!
– Меня не ценят, – сказал Грин.
– Притворяются, – таинственно произнес старик. – Между нами: моя госпожа любит сладости, но когда ей предлагают их, она берет только одну пти-фур, заявляя, что не любит сладкого. Простите, я позволил себе наговорить лишнего. Моя госпожа ждет меня с вашей фотографией.
На маленьком снимке Грин написал: «Вере Суходольской на память и счастье. А. С. Грин».
Вдова, получив карточку и взглянув на нее, заметно встревожилась. Она позвонила.
Вошел старик слуга. Госпожа знаками приказала ему следующее: назначенный на воскресенье ужин отменяется. Пригласительное письмо господину Грину не отправлять.
А на улицах уже продавали елки. Ситный рынок превратился в огромный лес, можно было заблудиться, бродя среди больших и маленьких деревьев, голова заболевала от горьковатого, одуряющего запаха хвои. Множество елок стояло на площадях и бульварах, на углах расположились продавцы золоченых грецких орехов, картонных домиков и барабанов, витых стеариновых свеч, разноцветных стеклянных шариков.
Дети откровенно выражали свою нетерпеливую радость. Взрослые притворялись равнодушными, сдержанными. Грин без лицемерия и фальши отдавался очарованию праздника, – для него он начинался в день появления в городе первой елки и кончался в ту минуту, когда к зеленой колючей ветви прикреплялся последний подсвечник, вешалась последняя хлопушка и с великими усилиями на самом верху водружалась мохнатая блестящая звезда.
Мороз и солнце – день чудесный!
Грин составил план предпраздничного налета на редакции журналов. Сперва на Фонтанку в плохонький «Весь мир», здесь необходимо сказать несколько комплиментов баронессе Таубе, выпить стакан кофе и произнести традиционное: «Время бежит, мы старимся, вы, голубушка моя, молодеете. Есть у меня в запасе рассказец…»
Рублей сто очистится.
Дальше – улица Гоголя, 4, редакция «Аргуса». Регинин даст полсотни, сотню – Кондратенков. Из «Аргуса» в дом № 22 по той же улице, – «Нива» моя, «Нива», «Нива» золотая выдаст по меньшей мере двести рублей. К трем часам – к Бонди в «Огонек», – этот раньше не примет. Авось и тут сотенка перепадет. От Бонди – в «Солнце России», к дородному и благородному Когану. На Лиговке, кстати, надлежит пошарить в карманах руководителей «Всемирной панорамы» и «Журнала-Копейки». Если все три еженедельника выдадут по полсотне, – битва выиграна. На двенадцатом номере трамвая – к милейшему Корецкому в его собственный дом на Суворовском проспекте. Здесь сколько? Цветистое «Пробуждение», или, как его называют, «Брокар-Ралле и Компания», в состоянии выдать двести рублей.
Имеется еще утренняя «Биржевка», но тут ненадежно. Здесь Измайлов, в его руках литературная часть газеты, он весьма ценит Грина, но считает его чем-то вроде фокусника, чем-то, кем-то… – бог с ним, не надо. Имеется «Петербургский листок» – здесь ожидают замерзающих мальчиков и добрых купцов, раскрывающих свою мошну в рождественскую ночь. На всякий случай, будем иметь в виду и эту газету.
А вот к Николаю Николаевичу Михайлову в «Прометей» зайти необходимо сегодня же вечером. Триста рублей гарантированы. Весь день, следовательно, уйдет на добычу денег. Елочные украшения придется покупать завтра. А так хочется поскорее забраться в магазин Шишкова «Всё для елки».
Чудесный день – мороз и солнце!
Битва с Таубе и Бонди оказалась необычайно легкой и скорой: и здесь и там ему отсчитали по сотне.
Нивская богоматерь Валериан Яковлевич Светлов усадил Грина в кресло и заставил его выслушать главу из книги своей о балете, за что и уплатил сто пятьдесят рублей.
