Звенели бокалы, дымились сигары и папиросы, неслышно входили и выходили слуги; в открытые окна тугой пахучей волной вливался крепкий аромат цветущих растений и сонное ворчание океана. Стивенсон сидел в кресле. Иногда он читал новый рассказ; чтение прерывалось восторженными возгласами, аплодисментами Фанни, Ллойда и миссионера Курца. Шнейдер задавал вопрос: «А что будет дальше?» Стивенсон отвечал: «Еще не придумал, жду, что подскажет фантазия или сама жизнь». Шнейдера интересовала предполагаемая подсказка жизни. Тут-то обычно и начиналась стычка. Стивенсон откровенно заявлял, что самоанцев необходимо оставить в покое, не воображать, что они хуже европейцев. Гости молча пили, переглядывались друг с другом, полагая, что в обстановке домашней, за круглым столом, только и возможно чтение чужих мыслей и угадывание, на чью мельницу работает гостеприимный мистер Стивенсон, высоко почитаемый белый, бледный господин, Тузитала, Дон Кихот из Эдинбурга.

– Остров наш невелик, жизнь на нем открыта, как на сцене, – сказал однажды Стивенсон, и гости настороженно прислушались. – На сцене – мы, белые, в зрительном зале – туземцы. Мы ведем роскошный образ лизни; они голодают и, конечно, далеки от мысли благодарить и благословлять нас. На плантациях, принадлежащих Германии, применяются палка, хлыст, кулак, сверхурочные работы. Пушки, стоящие на борту немецкого крейсера, направлены на северный берег острова…

– Стволы орудий всегда направлены в ту или иную сторону; – деликатно заметил один из гостей – офицер с немецкого крейсера.

– Но почему-то их не повернут на юг, – вскользь, лукаво улыбаясь, заметил Стивенсон.

– На английском крейсере пушки целятся на запад, – усмехнулся герр Шнейдер и посмотрел на мистера Утварта, английского консула.

– На западе у нас стоят бараки рабочих, законтрактованных правительством Великобритании, – не совсем деликатно заметил Стивенсон.

Мистер Джеймс – американский консул – тоном паиньки-мальчика заявил, что на крейсере его правительства, пушки накрыты чехлами и глядят в небо.

Стивенсон расхохотался.

– Двое дерутся, третий посвистывает, обозревая луну и звезды! Простите, дорогой сэр, – обратился он к Джеймсу, – на плантациях, принадлежащих Америке, только за одну неделю отправлены в госпиталь десять избитых туземцев. Я навестил их. Они сжимали кулаки, грозя отомстить.

– Вы плохой дипломат, дорогой сэр, – соболезнующим тоном проговорил английский консул.

– Горжусь этим, – отозвался Стивейсон и поклонился автору бездарной дипломатической реплики. – Человеческое сердце должно быть вне какой-либо игры, сэр! Оно обязано принимать сторону несчастных и биться в унисон с сердцами тех, кому очень сильно достается от белых. Мы на маленьком острове, а не в Европе, сэр. Было бы очень хорошо, если бы наш круглый стол объединял только любовь и сострадание и ко всем чертям отправил отвратительное орудие современной дипломатии – лживый, бессовестный язык!

– Вы, сэр, величайший из Дон Кихотов! – воскликнул герр Шнейдер, остервенело затягиваясь сигарой.

– Как жаль, что на нашем острове мне не найти Сервантеса, – печально отозвался Стивенсон и предложил гостям перейти к карточному столу.

Тонкая бестия – американский консул – от имени присутствующих попросил хозяина Вайлимы прочитать что-нибудь из написанного им за последние дни, – искусный сочинитель увлекательных приключений, наверное, обнаружит себя в своей писательской работе: мысли, намерения и некие предполагаемые действия свои припишет герою рассказа или романа. Приятно слушать, нетрудно читать в душе наивного простака, за каким-то чертом поселившегося на одном из островов архипелага Самоа, где жизнь ничем не отличается от той, которую он столь романтично оттолкнул от себя…

– Пожалуйста, сэр, – еще раз попросил американский консул, и его поддержали и остальные гости.

Стивенсон согласился. Он прошел в свой кабинет, взял папку с рукописью. Двое слуг остановили его в холле; кланяясь, улыбаясь и не отводя взора от глаз своего хозяина, они попросили его разрешения присутствовать при чтении и им.

– Мы всё поймем, Тузитала, – сказал Сосима. – Мы никому не помешаем! Мы встанем за оконную занавеску и запретим себе дышать, Тузитала!

– Нет, так нехорошо, – сказал Стивенсон. – Один из вас сядет позади меня, другой – рядом с немцем.

– Тузитала шутит! – испуганно произнес Лафаэл.

– Прошу вас сделать так, как мне хочется, – озорно играя глазами, проговорил Стивенсон. – Я буду читать одну очень страшную историю, и все гости будут ахать и стонать. Они будут стонать и ахать громче, если вы первые закричите «ой!» и схватитесь за голову, словно вас укусила дюжина москитов!

– Тузитала кое-чему научился у этих белых, которые всегда ходят в гости в черном, – со смехом проговорил Сосима и ударил себя по голым коричневым бокам. – Береги себя, Тузитала, – эти господа хитрые и злые!

– Во всех случаях жизни мы должны оставаться добрыми, но… – Стивенсон погрозил пальцем, – но не терять ума!

– Что такое ум? – спросил Лафаэл.

– Это то, что у всех у нас бьется вот здесь, – Стивенсон приложил ладонь свою к сердцу Сосимы, а потом и Лафаэла.

– Но ведь и у твоих гостей ум тоже здесь, – недоуменно пожимая плечами, произнес Сосима. – Почему же тогда…

– Потому, что у моих гостей ум только вот здесь, – Стивенсон кончиком пальца ударил себя по лбу. – Только здесь и никогда в сердце, друзья мои! Идемте, нас ждут.

Он прочел главу из романа «Потерпевшие кораблекрушение». Роман этот был начат совместно с Ллодом, – отчим «построил конструкцию», пасынок «изготовлял винты и сверлил отверстия для них».

– А полировали мы вместе, – после шутливого вступления продолжал Стивенсон, приглаживая усы и отбрасывая со лба заметно редеющие волосы. – Я и мой друг Ллойд решили развлечься. Герой нашего романа скульптор Лоудон Додд живет во Франции. И я и Ллойд на страницах романа вспоминаем наше недавнее прошлое. Мы знаем и любим Францию и ее народ. Далее – предприимчивый американец Пинкертон пытается разбогатеть у себя на родине.

– Кто же терпит кораблекрушение? – поторопился спросить американский консул.

Стивенсон поджал губы и взглядом посоветовался с Ллойдом – выдать сюжетную тайну или помалкивать… Этот взгляд перехватил Лафаэл.

– О! – воскликнул он. – Кораблекрушения не было! Я уже всё понимаю! Прости, Тузитала, расскажи господам про те истории, которые ты пишешь о нас!

Щнейдер тяжело повернулся на стуле и яростно надкусил кончик сигары. Американский консул снисходительно пожал плечами и потянулся за ломтиком ананаса, одиноко лежавшим на глиняном блюде. Английский консул исподлобья смотрел на Сосиму, покусывая тонкие, бледные губы. И никто не взглянул на Стивенсона, а сделать это следовало бы: он поощрительно подмигивал слугам своим, давая понять, что со своей стороны поддерживает их возбужденные реплики, подчеркивает присутствие их среди гостей и вообще на стороне того «шокинга», который, надо думать, дурно подействует на пищеварение консулов.

– Возможно, что кораблекрушения и не было, – после длительной паузы произнес Стивенсон и поежился: влажное, резкое дуновение ветра колыхнуло занавеску, пламя шестнадцати свечей в люстре над столом вытянулось и качнулось вправо. Фенни озабоченно посмотрела на мужа и, выйдя на минуту из столовой, вернулась с белым шерстяным платком, которым и укутала мужу плечи и грудь.

– Мои друзья, – Стивенсон взглянул на слуг, – тонко почуяли движение сюжета. Поступить иначе, обмануть читателя – значит добиться только внешнего эффекта. Дать читателю именно то, о чем он догадывается, чего он хочет (а хочет он всегда чего-то нравственно высокого, доброго), но обмануть в точности догадки, – означает выигрыш в эффекте внутреннем. Загадка должна теплиться в. недомолвках, а недомолвка – это то, что в английской литературе называется глубинным течением. Француз сказал бы так: подтекст. Это глубинное течение уловили мои слуги. Нам, европейцам, следовало бы…