Дина прилегла на мягкую прохладную траву, не помнила, как смежились веки.
Коротка летняя ночь. Вскоре забрезжил рассвет. Дина задрожала от холода и проснулась.
Медленно растворялась ночь в свете зарождающегося дня. Она отступала в гущу косматых ив, запуталась в осоке, поползла по ямкам, забивалась в овражки, но неумолимый рассвет настигал ее, и ночь растаяла.
ВСТРЕЧА
И вдруг чудо: на влажную, остывшую землю хлынул солнечный свет! Он лился широкой струей, побеждая туман, отгоняя холод и страхи. Все ожило! Засверкала чистой водой река, засияли сочной зеленью прибрежные камыши, изогнутые ивы опустили в прозрачную воду свои тонкие и длинные ветви.
Впервые в жизни увидела Дина рассвет. Вся красота зарождающегося прекрасного дня принадлежала ей...
- О-го-го! - закричала Дина и поразилась, так сильно зазвучал голос. О-го-го! - снова крикнула она и побежала к реке. Она зачерпывала воду ладонями, плескала себе на шею, лицо, повизгивала от холода. Приникнув ртом к воде, пила и пила, пока не заломило зубы.
Вдруг она явственно услышала свое имя.
- Ди-на, Ди-и-и-на, - неслось будто с противоположного берега.
Ее ищут. Голос мужской. А вдруг вчерашний возчик? Может, он всю ночь ее караулил и вот теперь решил...
- Ди-на, - снова, уже ближе, услышала она. Да это же шофер, Петренко! Ну конечно, он!
- Я тут... Тут я! - закричала Дина и побежала на голос.
Запыхавшись, она чуть не столкнулась с Петренко и каким-то хлопцем, которого не успела разглядеть.
- Динка, ты живая! - вскричал Петренко. - Где же ты ховалась?
Дина с трудом переводила дыхание, рот ее был полуоткрыт, но глаза за стеклами кривых очков глядели весело; чистые карие глаза смеялись, точно говоря: "Видишь, жива!"
- Оця птаха и есть заведувачка! Дэ ты так обшарпалась?
Еще вчера его раздражали ее чистенький, интеллигентный вид, очки. Потом она по-товарищески поделилась с ним хлебом, и он снова озлился на то, что она видела его слабость. А вот теперь девчонка стала близкой, своей. Почему, он сам не мог понять. Однако где она так ободралась, будто собаки ее таскали? А может, приключилась настоящая беда? Нет, глядит весело...
Дина не успела ответить Петренко. Посмотрев на второго хлопца, она воскликнула:
- Товарищ Грудский? Вы?
Появление представителя горкома комсомола, того самого товарища Грудского, который напутствовал мобилизованных комсомольцев на село, здесь в этот ранний час представилось ей невероятным. Дина даже протерла очки, но Грудский точно стоял перед ней. Тот же полувоенный, защитного цвета костюм, кожаный ремень с пряжкой... Легкий ветерок трепал светлые волосы парня. Серые глаза дружелюбно смотрели на Дину.
- Да! Это товарищ Грудский, - пояснил Петренко, - его прислали до нас, будет помощником начальника политотдела по комсомолу...
И тут же со значимостью добавил:
- Теперь комсомол у нас - сила, и всякие там не станут чипляться!
Дина молча перевела дух.
Грудский не мог припомнить, где и когда видел он эту девушку с яркими карими глазами за стеклами очков.
Дина же погибала от стыда. Возможно ли признаться, что она хочет бежать отсюда? Нет, такое теперь казалось немыслимым! Да и вчерашние страхи как-то потускнели.
- Ну, я побежала! - вдруг решительно сказала она.
- Стой! А дэ ты была ночью? - спросил Петренко.
- Там, - она неопределенно махнула рукой.
- В хате тебя не было. Я заходил, ты мне не бреши...
- А я и не собираюсь брехать! - возмутилась Дина. - Это ты мне все наврал. "Демченков уехал куда-то..." Как же... Уехал. Все я узнала. Куркуль он! И про старуху, что умерла там в печи, узнала. Ничего себе, хатку выбрали для детей. Вот я и убежала... к реке... боюсь я туда идти.
Петренко с Грудским переглянулись.
- Послухай, скаженная дивчина, - сказал Петренко, - ты ж материально ответственная. Кинула и убегла. А кому отвечать?
- Ладно. Не тебе!
- Сейчас детей приведут, ты иди, не бойся. Куркулей нет больше в селе. Ну, чего стоишь?
Дина вопросительно посмотрела на Грудского.
- Петренко прав, - мягко заметил он, - бояться нечего, ты не одна здесь. Если что, поможем. Ну а дом, он, говорят, самый большой в деревне. И детям будет удобно... Иди работай...
Дина опрометью бросилась бежать в горку, она увидела знакомую грушу. Значит, ушла недалеко, вот кончится сад, а там на пригорке и дом. Нужно торопиться, до прихода детей немножко прибрать.
Оставшись вдвоем, Петренко и Грудский снова переглянулись и дружно захохотали.
- Ну и деваха! - сказал Грудский. - Ее самое еще нянчить надо. Ты давай жми за хлебом, а я пойду в бригады. Ты уж помоги ей сегодня. Первый день, зашьется...
- Да ну ее, очкариху скаженную, - добродушно отозвался Петренко.
...Когда Дина подошла к дому, во дворе уже были дети. Она остановилась, с любопытством и некоторой опаской наблюдая за ними.
Какие же все грязные, обросшие, совсем непохожи на тех, с бантиками, челочками, детей, которых прогуливали в скверах, парке и на бульваре Одессы...
Детей было немного, десять-двенадцать, мальчики, девочки в грязных рубашонках ползали по траве.
На поваленной колоде расселись старшие дети с унылыми лицами маленьких старичков. У калитки собралось несколько женщин. Они тихо переговаривались.
Вдруг что-то теплое, живое коснулось ее ноги. Головастый малыш с тонкой шеей и оттопыренными ушами быстро передвигался на четвереньках, дергая свежую траву и запихивая ее в рот. Зеленая слюна стекала по его грязному подбородку.
Дина не знала правил педагогики и гигиены, но она твердо знала одно: нельзя есть зелень!
- Плюнь, сейчас же плюнь! - закричала она. - Нельзя есть траву!
Ее крик вызвал настоящий переполох. Дети, сидевшие на колоде, вскочили и сбились в кучу, а малыш зашелся таким громовым ревом, точно он уже отравился. Ревя, он пополз к женщинам. И получилось так, что женщины, дети и ревущий малыш сгрудились против Дины, бросая на нее недоверчивые и даже враждебные взгляды.
- Но ведь нельзя есть траву, - оправдываясь, сказала Дина. Она сама готова была зареветь от обиды.
- А что им исты? Все ж погорело! - злобно сказала высокая старуха с впалыми щеками.
И тут заговорили все разом о засухе, голоде, о том, что богом проклят их колхоз, одно несчастье за другим: сперва коров кто-то потравил, потом конюшню подожгли, погибли лошади, а теперь эта страшная засуха - чисто божья кара...
Дина слушала, не зная, что отвечать, но, когда высокая старуха снова повторила "божья кара", Дина возмутилась:
- Да что за ерунда? За что кара? За справедливость? Почему вы говорите, что бог проклял колхоз? А помещиков, кулаков, которые обдирали бедных людей, он не проклинал?
Она звонко, убежденно повторяла то, чему ее учили в школе, в чем она была уверена...
- Есть охота... Дашь нам есть? - вдруг тихонько спросила худенькая беленькая девочка и доверчиво прикоснулась к Дининой руке.
На Дину смотрели большие, с темными ресницами, голубые глаза, у девочки была прозрачная, почти светящаяся кожа, длинные нечесаные льняные волосы.
- Конечно, конечно, - торопливо ответила Дина. - Тебя как зовут? спросила она девочку.
- Ганка... Дашь поесть?
- Да, да, должны привезти продукты... Обязательно... Уже немного есть... я только не успела, - она говорила сбивчиво, запинаясь, потому что знала - виновата, очень виновата перед этими женщинами и голодными детьми. Тряслась от страха и не сделала самого необходимого.
Между тем двор наполнялся детьми. Хмурый старик привел тоненького, бледного мальчика в длинных холщовых штанишках, мальчик ухватился за жилистую руку старика и не отпускал ее.
- Иди к нам, - позвала Дина. - Это ваш внук?
Мальчик сделал маленький шажок вперед, но оторваться от старика не решался.
Женщины сочувственно покачивали головами. Старик молча высвободился, не говоря ни слова, повернулся и ушел. Мальчик поглядел ему вслед, но догонять не посмел. Дина хотела спросить, кто этот старик, но тут увидела совсем маленькую девочку, которая спала на траве под забором.
