Пока Ирина не заметила, что муж все больше времени проводит дома. От нее ускользнули болезненные перемены во внешности: неестественная худоба, землистый цвет лица, лихорадочный блеск глаз. Мощные лекарства кое-как помогали ему справляться не только с болями, но и с мужским бессилием. Эти лекарства, правда, «били» по сердцу и к каждой встрече с женой в ее спальне он готовился, как к последней. А отказаться от этих встреч не мог, как наркоман со стажем не может расстаться с наркотиком.

«В любую минуту от любого напряжения…»

Сидя вот так, в кресле, укутанный пледом, он все думал и думал: о пройденном пути, о своем деле, о партнерах по бизнесу… и неизбежно возвращался мыслями к своей девочке, своей единственной и страстной любви, и все пытался придумать что-нибудь, надежно обеспечивающее ее комфорт и безопасность после его смерти. О том, что она снова может выйти замуж, он даже помыслить не мог: безумная, неуправляемая ревность начинала его душить в полном смысле слова и снова он вспоминал ту, роковую фразу:

«В любую минуту от любого напряжения».

Он стал еще более подозрительным и раздражительным: каждого человека, появлявшегося возле особняка, воспринимал как лазутчика из вражеского стана, который покушается на его главное достояние: жену. Даже женщин, случайно забредших на дорогу возле его особняка, провожал пронзительным, злобным взглядом, который мог бы убить, имей он материальную силу. Иногда ему казалось, что стоит чуть-чуть напрячься, и враг – настоящий или мнимый – действительно упадет замертво. Но… это же напряжение! И Ирина останется одна, без защиты.

Такой роскоши он себе позволить не мог, пока не нашел решения основной задачи.

«Ничего уже нельзя, – не без горечи думал Босс. – Ни любить, ни ревновать, ни волноваться. Скоро уже и дышать нужно будет по расписанию. И зачем нужна такая жизнь? Это самое белковое существование тел? Устроить Ирину – и все. И – застрелиться.»

В следующую минуту он понимал, что и застрелиться не может, и вообще лишен возможности добровольно расстаться с жизнью. Девочку затаскают по следователям, замучат журналисты, она сорвется и один Бог знает, что произойдет в конечном итоге. Даже смерть ему надо было выбирать такую, чтобы у его дорогой малышки было как можно меньше хлопот и нервотрепки. Хотя… можно ли выбирать свою смерть?

Какая все-таки злая это штука – жизнь. Правильно говорят мудрые люди: не в деньгах счастье. Даже не в их количестве. Хотя… Не будь у него денег – не было бы и Ирины, тут все с самого начала было предельно ясно: деньги – товар. Его жена даже не считала нужным хоть как-то замаскировать истинную причину их совместного существования. Впрочем, возможно, этим и держала: лжи и фальши он бы не потерпел. Не только этим, конечно, держала.

И в один прекрасный день он решил сделать то, что не делал никогда в жизни: обратиться за помощью. Но к кому? Есть ли в его окружении хоть один человек которому он мог доверять? Есть ли у него хоть один надежный друг, а не просто партнер, готовый утопить и предать в любую минуту? Таких не было.

А если кто-то из его партнеров и мог оказаться относительно честным человеком, то наверняка пожелал бы помочь вдове не только сохранить состояние, но и скрасить одиночество. Нет! Она останется только его вдовой, уж об этом он позаботится. Найдет выход.

И вот как-то вечером он вспомнил своего напарника Левку, а ныне Льва Валерьяновича, с которым когда-то вместе отбывал срок и который теперь тоже раскрутил собственное дело, ворочал крупными деньгами и даже пытался куда-то там баллотироваться, правда вовремя опомнился и дал задний ход. Настоящим деловым людям такая самореклама ни к чему, разумнее – да и выгоднее! – купить несколько депутатов и управлять ими из-за кулис.

Бывшие напарники давно не виделись, только перезванивались время от времени не столько по делу, сколько поздравить друг друга с праздниками. Босс помнил, что в Левке всегда была какая-то странная романтика, он мнил себя эдаким Робин Гудом, брезгливо сторонился «мокрых дел» и никогда не подводил товарищей. Это не мешало ему участвовать в достаточно дерзких ограблениях и даже составлять их планы, но человеческого в Левке всегда было больше, чем бандитского. Они ровесники, значит, Левке тоже за шестьдесят, и надо полагать, что женщины его уже не слишком волнуют. А если учесть, что он так и не женился, то, наверное, никогда особо и не волновали.

«Рискнуть? – подумал Босс. – Довериться Левке? Попросить о помощи? Страшно, но придется. Выбор у меня невелик, а времени остается все меньше…»

Босс не питал особых надежд на успех: с возрастом людям свойственно меняться, причем далеко не всегда в лучшую сторону. Но на просьбу приехать Лев Валерианович откликнулся сразу, и вот сегодня назначенный для встречи час наступил.

Внизу послышался звук подъехавшей машины, хлопанье дверок и вскоре на балкон в сопровождение охранников вошел Лев Валерьянович. В противоположность Боссу, он был высокого роста, тучен, с роскошной гривой седых волос. Степенный и вальяжный, он не шел, а нес себя – истинный Старый Лев. У него и кличка-то была «Лев», причем многие даже не знали, что это еще и имя.

«А меня окрестили „Попугаем“, – без злобы и досады, как-то отстранено, словно и не о себе, подумал Босс. – Дураки. Попугаи – мудрые птицы и живут по триста лет. А львы – от силы тридцать. Любой служащий зоопарка это знает. Жаль, что мы не в зоопарке, там нравы проще и гуманнее. Среди обитателей, естественно».

Войдя, Лев распахнул руки, как будто хотел обнять старого знакомого, и радостно пророкотал:

– Старый друг, сто лет не виделись! Рад, рад… Ты чего это в кресле устроился? Да еще закутался, как старая бабка?

Босс попытался встать навстречу гостю, один из телохранителей подбежал помочь, но хозяин махнул рукой и снова опустился в кресло.

– Здравствуй, Лева, спасибо, что приехал, дело к тебе есть, поговорить надо. Приболел вот малость, а то бы по-другому встретил. Да ты садись, не нависай надо мной, эк же тебя много!

– Много не мало. Хорошего человека чем больше, тем лучше. Ха-ха. Шучу я так!

Похохатывая он тоже устроился в кресле, которое под ним жалобно заскрипело.

– Что-то мебель у тебя больно субтильная – он с любопытством огляделся вокруг, – а так хорошо устроился, красиво. Постарел ты как-то, совсем усох. Не заболел ли часом? Зачем позвал?

Босс усмехнулся про себя: прямо в корень смотрит и сразу быка за рога, всегда был такой. Похоже, выбор правильный: этот все поймет сразу, ему не нужно будет кашу по тарелке размазывать.

– Ты что пить будешь? – спросил, не отвечая на вопрос – водку, коньяк? Раньше ты зубровочку предпочитал, но может вкусы изменились?

– Помнишь? Приятно, приятно. Нет, вкусы не изменились. И сейчас ее, шельму, предпочитаю. Так и не привык к заморским всяким там выкрутасам: капустка, грибочки, что может быть лучше? Только картошечка в мундире, да селедочка. Молодежь этого не понимает, ей бы только пофасонить. Тут меня на днях один недоразвитый текилой угощал, сейчас это, оказывается, модно. Кактусовую самогонку хлестать – ну, уморил! Для него же, дурака, главное – большие деньги за пузырь заплатить, он под это дело хоть керосин лакать станет… Мы-то другими были, пыль в глаза не пускали.

Старый, мудрый Лев понял, что хозяин тянет время, не хочет сразу выкладывать, к столу зовет, значит дело серьезное. Значит, не надо нажимать, можно побалагурить, развлечься приятным разговором – сам скажет, когда готов будет. Вопрос главный он уже задал, ответ получит со временем. Сам Попугай пригласил, сам и к делу перейдет.

– А ты, Генаша, тоже русскую кухню по-прежнему уважаешь? Или забурел? Текилу пьешь, лобстерами закусываешь?

Босс вздрогнул от неожиданности. Давным-давно никто не обращался к нему не только по имени, а даже по имени-отчеству, называли только Боссом. Жена в добрые минуты звала «папиком», а когда устраивала скандал… Господи, как она его только не называла! Он уже забыл, что когда-то был Геной, а потом – Геннадием Васильевичем. Вот так умрешь, а на плите напишут: «Босс». С них станется. Если вообще не забудут плиту-то поставить.