Как-то осенью Митрофан случайно подслушал разговор Сидора с часовым.
Сидор только что вернулся из рейда, был легко ранен в руку. С бешеной злобой он рассказывал, как расправился с Аграфеной и ее внуком за Паньку, убившего Псёнка и убежавшего из-под расстрела вместе с Сенькой.
У Митрофана поднялись волосы дыбом.
Вон она какая, лесная тихая жизнь-то! Для него она только тихая. Совеем недавно кормил он кашей с бараниной и Псёнка и Сеньку, а теперь Псёнка нет в живых, а Сенька у красных. Митрофан никак не мог себе представить, как это Панька мог убежать из-под расстрела, он представился ему богатырем, хотя Митрофан помнил Паньку щуплым, неприметным парнем.
А Сидора Митрофан стал еще больше бояться - у него не укладывалось в голове, как мог застрелить маленького ребенка и женщину человек, который его, Митрофана, спас от смерти, подняв никому не нужного на дороге.
Соня долго плакала, узнав от Митрофана, что случилось в Кривуше.
Карась перевел отряд к кордону, Соня теперь реже встречалась с Митрофаном, да и он как-то стал сторониться ее, - видно, далеко зашло его чувство к ней и проснулась в нем беспокойная ревность. Она заметила, что Митрофан стал чаще бриться, раздобыл у кого-то красивую кожанку. Даже походка его стала энергичной и твердой.
Близились холода...
Однажды Митрофан зашел на кордон, постучался к Соне в горницу.
Она вышла неубранная, пахнущая постелью и самогоном и кинулась было к нему на шею. Митрофан осторожно снял ее руки с плеч и грустно сказал:
- Муж твой сейчас придет. Теперь нас всех в полк. Он командиром будет, Сидор помощником, а я у них связной. Коня уже дали с седлом. Кончилась моя покойная жизнь. Чует мое сердце, Соня, не встретимся больше. Погибну я. Прощай! В Каменку едем нынче.
- Нет, нет. Увидимся. Я с полком буду ездить. Ни на шаг от тебя не отстану! Слышишь?
Митрофан взглянул на нее. Сколько тоски и страдания было на ее лице! Он озирнулся на окно и схватил ее голову. Жадно целуя, умолял:
- Убежим вдвоем на край света! Ускачем в другую губернию!
- Везде нас, Митроша, найдут и расстреляют. Ведь бандиты мы!
- А ты всегда будешь со мной? Не обманешь? Рядом с тобой я не буду трусом! Убей тогда меня своей рукой, вот этой рукой... Убей, если буду трусом!
И он снова жадно прильнул к ее губам.
2
Над белыми следами полозьев, уходящими к горизонту, висит раскаленный шар. Захару кажется, что мороз стиснул солнце в своих ледяных объятьях и из него уже сыплются искры - так ярко загораются в вечерних лучах мелкие льдинки, оседающие на землю из морозного воздуха.
Захар никогда не любил зимы, а тут залюбовался видом родного села, словно и не лапотная Кривуша впереди, а сказочная деревушка, нарисованная на картинке.
Фиолетовые тени легли от труб на снежные шапки домов, сизо-малиновые дымки кое-где встали ровными столбами... А раскаленный шар все приближается и приближается к крайней избе, вот он натолкнулся на крышу и будто задержался на миг, опалив крышу золотисто-розовым светом... Ах, как хорошо смотреть бы, радоваться и не думать о том, что ждет тебя завтра.
Мечется Захар по селам, словно хочет убежать от самого себя. Объездил всю волость, разнюхивая, что делается в других сельских обществах, и везде находил одно и то же: молодых мужиков - к Карасю в полк, а пожилых - в комитеты. С обязательством, под расписку.
Попробуй откажись!
Кому хочется голову подставлять зазря, коль еще дел на земле много? Время все перемелет - мука будет. "А если не мука, а мука?" Вот от этого-то вопроса и бежит Захар, и мечется по селам. Что-то будет?
В неразберихе смены властей, в непонятных политических спорах, в сумятице насильных поборов (а берут все, кто носит оружие) как тут было разобраться простому мужику, умеющему только пахать, сеять, косить и молотить? Куда ему лучше наступить своим лаптем? Кому угодить, кого лягнуть? С кем посоветоваться, кому открыться, когда человек заходит к тебе в дом в красноармейском шлеме, а выходит грабителем-дезертиром? Когда говорит о свободе, о трудовом крестьянстве, о том, что этому крестьянству трудно живется, а сам берет лучшую лошадь и, оставляя тебе клячу, оправдывается: "Борьба требует жертв"?
В Волчках, говорят, мужики продкомиссара убили, а когда рассмотрели лицо - оказалось: он не коммунист, а барский сынок из соседнего имения. Подделался, чтоб мужикам мстить!
Где правда? Защищаться обществом от "грабиловки" или отдать хлеб и идти за сыном в коммуну и умирать за коммуну вместе с ним?
Сидор так и сказал на сходке: "Моли бога, Захар, что ты вовремя из коммуны удрал, а то быть бы тебе рядом с Аграфеной. За сына не простили бы! Фамилия Ревякина нам ненавистна, потому мы тебя в комитет по уличному прозвищу запишем - Куделин".
Попробуй откажись от комитета, не поставь крестик против новой фамилии - осиновый кол поставят на могиле. А умирать страшно, особенно теперь, когда пришлась по сердцу молодая жена. Даже сына обещает принести ему Маланья!
Жалко, ох как жалко Васятку! Но ведь никто не гнал его в пекло, сам лез. А теперь куда он денется, когда вся крестьянская Русь, как сказал намедни учитель из Липовицы, против них поднялась?
Ох, погибнет, погибнет, горе-горюхино!
А если все наоборот станется? Как тогда в глаза сыну смотреть? Простит ли он старика?
А главное - в центре-то какая власть?
"Ох, горе-горюхино!" - вздыхает снова Захар, не отрывая взгляда от тревожного, кровяно-красного заката, и погоняет кнутом Корноухого, торопя его к родному двору, где ждет теперь Захара и волнуется не по возрасту ласковая и горячая Маланья...
3
Несмотря на сильные декабрьские морозы, Ефим почти каждый день прибегал на станцию. Толкался среди военных, бродил возле эшелонов, в надежде увидеть Паньку или Клашу. Заговаривал с теми, кто не суетился и внушал доверие. Излагал вкратце всю Панькину историю, потом умолял передать - если удастся свидеться - Паньке Олесину большой поклон от отца и матери и всех родных. Растроганный красноармеец обнимал Ефима, как родного отца, дарил для старухи кусочек сахарцу и обещал всенепременно разыскать Паньку и поклониться ему. Продрогнув у эшелона, Ефим забегал в вокзал погреться и важно подходил к приклеенной на стене газете. Он знал, что к нему сейчас же подойдет кто-нибудь из неграмотных и ласково попросит "зачесть" вслух, что там еще такого "про жисть" пишется.
