- Грех, Сидор, чужой беде радоваться, - глухо сказал Макар.
- Моей беде радовались, а чего мне не порадоваться? - Сидор тяжело взобрался на телегу. - Ну, бывай, Макар, до скорой встречи. Советам каюк скоро, верь моему слову. - И зло стегнул лошадь.
3
Рассказово напоминало кочевой табор.
Десятки эвакуированных сюда из Тамбова учреждений искали пристанища. В неразберихе и суете было легко потерять главную цель своих действий, разменяться на мелочную опеку отдельных лиц, надоедливо жалующихся на всех и вся.
Комендант Укрепрайона Редзко заболел тяжелым нервным расстройством, надо было немедленно кем-то заменить его. А военспецов не так-то просто найти.
Чичканов почти не выходил из машины, лично проверял выполнение приказов штаба Укрепрайона. Некогда было ждать, пока явится вызванный работник, - лучше поехать на место, увидеть своими глазами, как действует человек на своем посту.
Направляясь в 610-й полк, который приводил в боевой порядок свои роты, Чичканов разыскал в Рассказове Бориса Васильева, земляка, профессионального революционера, не раз побывавшего в эмиграции.
Митинг состоялся у высокой железнодорожной насыпи. Выстроившийся полк стоял внизу. Чичканов и Борис Васильев вместе с командиром полка поднялись на насыпь.
- Товарищи красноармейцы! - заговорил Чичканов. - Вы присланы в нашу губернию защищать Советскую республику, а наши, тамбовские, люди посланы в другие края. Защищая Тамбов, мы защищали и Тулу и Новгород, то есть общее наше дело - дело революции! Я не буду вас упрекать, ваш полк делал, что мог, но соседние полки почти целиком сдались врагу... Это позор, товарищи! Что мы должны написать об этих людях на их родину? - Чичканов сделал паузу, пробежал взглядом по рядам красноармейцев, опустивших глаза к земле.
В повисшей над полком напряженной тишине послышался цокот копыт.
Вестовой штаба Укрепрайона Панька Олесин с галопа вымахнул на насыпь. Соскочив с коня, подал Чичканову пакет.
- Велено передать срочно. Вестовой Олесин.
Чичканов взял пакет, вскрыл.
- Митинг считаю закрытым, будьте, товарищи, в боевой готовности.
Чичканов что-то шепнул Борису Васильеву и командиру полка.
- Так ты Олесин? - спросил Чичканов вестового. - Не из Кривушинской коммуны?
- Так точно. Мой отец - Ефим Олесин, он и вас знает, и Калинина знает.
- Очень приятно. Ты молодец.
Панька молча улыбнулся похвале начальника.
- Скачи в штаб, скажи: полк отправляется. Я сейчас же вернусь. Да, еще одно. - Он задумался. - После штаба заскочи в больницу, там ваш председатель Ревякин... раненый.
- Тяжело? - испугался Панька.
- Сам увидишь. Так передай ему, чтобы он, как только выпишут, ко мне явился.
- Передам, товарищ Чичканов. Разрешите ехать?
- Ну скачи!
Быстро удаляющуюся фигуру всадника Чичканов провожал ласковым отцовским взглядом.
4
- Панька! Как ты сюда попал? - Василий обнял его здоровой рукой и крепко поцеловал.
- Перед набегом казаков я в военкомат пришел, а там неразбериха. Меня в штаб Укрепрайона послали вестовым. На коне, говорят, ездить можешь? Эге, говорю, это самое любимое дело! Уж я чуть к казакам не попал... С пакетом скачу в Соколовку, к комбригу, а он Мамонтову сдался.
- Предал, гад? - приподнялся Василий на койке.
- Хорошо, что красноармейцы бегли мне навстречу. Они-то и сказали, что комбриг сдался. Я стрелой назад!
- Настоящим бойцом стал! - похвалил Василий Паньку, любуясь его щегольской выправкой. - Чем-то ты, братец, Петьку Куркова мне напоминаешь. Молодостью, что ли? Помнишь? "Кто тут который и почему?"
- Теперь, наверно, отец я, - тихо сказал Панька, видимо не желая вспоминать о Петьке Куркове.
- Да ну? - удивился Василий, хотя знал, что Кланя должна скоро родить.
- Когда уходил, Парашка за фершалицей бегала. Кланя посылала.
- Вот, брат, в какие времена дети наши рождаются, - раздумчиво сказал Василий, вспомнив Любочку в люльке.
Панька промолчал, только тяжело вздохнул.
- Ну, не унывай, - потрепал его плечо Василий, - главное, чтоб живы остались.
- Вот то-то и оно-то... Да, я ведь к тебе с поручением (хотел сказать по старой привычке "дядя Вася", да какой же он дядя!)... Чичканов наказал: как выздоровеешь, то в военкомат не ходи, а прямо к нему.
- Спасибо за заботу. Увидишь - скажи: Ревякин на любое задание готов, куда пошлет партия.
- А меня - куда пошлет комсомол!
- Верно, Паша, будь верным бойцом коммуны!
- Слушаюсь, - с улыбкой козырнул Панька.
- Если раньше меня увидишь своих - накажи в Кривушу: жив, мол...
- Скажу, дядя Вася! - выпалил Панька. Опомнившись, что все-таки не так назвал, растерянно махнул рукой и выбежал из палаты.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Широкоскулое, бледное лицо с бесцветными глазами смотрело из маленького зеркальца. На подбородке и щеках полосками засохла мыльная пена... Антонов со злостью швырнул бритву на окошко. Бритва сбила зеркальце, и оно упало, расколовшись пополам.
Плеская на лицо холодную колодезную воду, Антонов старался успокоиться, но больное самолюбие, словно нарыв, напоминало о себе с каждым ударом сердца.
Природа не создала его красивым, партия эсеров не оценила по заслугам его прежнюю деятельность, а большевики подарили - как мальчишке - маузер за очень рискованную операцию по разоружению чехословаков на станции Кирсанов. Никто не знает, как хочется Александру Антонову высоких почестей, криков "ура", подобострастных взглядов толпы...
А приходится прятаться у грязных мужиков, слюнявых святошей, по лесным землянкам и зарослям, как затравленному волку. Вместо подобострастных взглядов - недоверие и насмешки на хитрых лицах мужиков, готовых продать, если много заплатят.
И с каждым днем в сердце росла злоба на всех и вся, жажда мести за свои обиды и унижения переполняла самолюбивую душу.
- Маруська! Полотенце! - кричит он, стиснув зубы.
Маруська Косова, фанатичка, эсерка из Камбарщины, пристрявшая к нему еще в Кирсанове, до побега, с собачьей преданностью служит ему теперь.
- Мокрое дала! - швыряет назад полотенце. - Сама вытиралась?
- Не злись, Шуреночек, другое дам, не разглядела я.
Брезгливо промокнув тонким полотенцем землистые скулы, Антонов сел к столу под образа, взглянув в окно.
