Какой-то разудалый гармонист забрался на ограду кладбища - чтобы всем слышнее было! Из толпы к ограде потянулись молодухи. Выкрикивали частушки, раздирая рты, будто старались перекричать толпу.

...И я тоже страданула

свово Ваню обманула...

хрипло пела захмелевшая мещанка, вытирала с лица пот и щурилась от яркого солнца. Назло тоскливому страданию второй гармонист где-то рядом резанул веселую "досаду". И тут нашлись голосистые певуньи:

...Ой, досада, ой, досада,

мать корову продала!

А еще берет досада

меня замуж отдала!

Какой-то шутник, пронырнув между молодухами, вытянулся перед ними в дурашливой позе и заорал во все горло:

Ой, досада, ой, досада,

потерял штаны у сада...

Шарил, шарил - не нашел,

без штанов домой пришел!

Толпа дружно грохнула, а шутник выпучил глаза, будто не понимает, над чем люди смеются:

- Чаво раздираетесь? Знать, комиссар вас накормил?

- А ты что - голодный? - крикнул кто-то из толпы.

- Кашу жду! Комиссары пшено ищут по селам. Нас на фронт, а сами тут будут объедаться да наших баб шшупать.

Гривцов все замечал, все слышал. Остановился, чтобы оглядеться. Каждого из своих приветствовал кивком головы. "Все на местах", - отметил удовлетворенно.

Увидел родственников из Падов - отчаянного гуляку Ваську, прозванного по-уличному "Карасем" за рыжую большую голову, почти без шеи, приросшую к плечам.

Карась стоял у телеги и тянул прямо из бутылки мутную жидкость, изредка сплевывая и чертыхаясь.

- Зажуй, Вася, корочкой, зажуй, дух отобьет, - уговаривал Карася толстый мужик с бородой, видимо хозяин телеги. - Ты где ночевал-то?

- Под звездами, на чужой телеге, с чужой бабой, - ответил Карась, сунув мужику пустую бутылку. - Эй, тулиновский! Подь сюда! Дай грибочка на закусь!

- Они у него с червяками! - засмеялся кто-то на соседней телеге.

- Не тот червь страшен, какого ты ешь, а тот, который тебя есть будет, - ответил призывник из Тулиновки. - Иди ешь!

Карась шагнул было за грибами, но заметил подошедшего прапорщика и хрипло гаркнул:

- А-а, Тимофей! Будь здоров! Иди, тяпнем за усопших! - Разглядев погоны, вдруг вытянулся: - Здра-а-жла-а!

- Вольно, господин унтер-офицер! - с улыбкой подал руку Гривцов. Как поживаешь? Такой же отчаянный?

- Еще смирнее стал, - ответил за Карася хозяин телеги, подмигнув прапорщику. - По бутылке из горлышка выпивает, сук-кин сын! Такому и четверть споить не жалко! - И одобрительно хлопнул унтера по плечу: Угощай, Вася, Тимофея Сидорыча!

- Откуда ты меня знаешь, отец? - удивился Гривцов.

- Кого надо - знаем! И нас не мешало бы знать!

А Карась, как завороженный, не отрывал глаз от погон.

- Это как понять, Тимофей Сидорыч?

- Понимай, как лучше. Я тут не один, да и вас хватает. - Он кивнул на толпу.

- Ну и что? - допытывался Карась.

- А вот что. - Гривцов обнял Карася и отвел в сторонку. - Тебе задание: провода телефонные видишь?

- Вижу.

- Оборви их... нечаянно. Мы митинг откроем, а ты в это время... На, закури. Не бойся. Ленин убит. Петроград наш.

Карась осторожно взял белую с золотистыми буквами папироску и, заглянув в глаза прапорщика, согласно кивнул головой:

- Сразу видать - из царских запасов! - Прикурил, затянулся, глуповато хмыкнул: - А вонь-то загранишная!

- Значит, согласен?

- Чего это? А-а, энто... сорву! Вожжами мотну разок да дерну.

- Ну, я не прощаюсь, увидимся.

- Так точно! - отчеканил Карась уже совсем весело и гаркнул хозяину телеги во все горло: - Эй! Прокопыч! Доставай еще бутылку! Р-р-разочтусь! На мой век амбаров хватит!

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Чичканов торопливо возвращался в "Колизей", нехотя отвечая на приветствия. Многие кланяются, лицемеры! А сзади небось плюются и проклинают.

Время обеда, а есть не хочется. Не хочется идти домой - возвращаться к неприятному разговору с набожной матерью. И жаль ее, и зло берет. Зачем с поучениями лезет? "Врагов себе везде нажил. Ведь полгорода тебя еще мальчишкой помнят. Через тебя и я страдаю, сынок. Бирюками на меня в церкви смотрят. Что тебе, больше всех надо?" Эти слова застряли в голове как обида. Но разве можно обижаться на мать? Она не виновата, она просто не понимает, что происходит вокруг. Победа нелегко дается.

Кругом - и в Советах, и в учреждениях - эсеры и меньшевики. Три дня назад губерния объявлена на военном положении, а в городе не чувствуется никаких перемен: по улицам допоздна нагло разгуливают монархисты. А ведь только что подавили мятеж чехословаков на станции, и фронт совсем близко! В горсовете сидит эсер Кочаровский, бывший поручик, и разглагольствует о свободе, о братстве граждан России. И нет причин для ареста, а чует душа - за елейными речами враг прячется. Давно знает Чичканов этого авантюриста. А Евфорицкий? Хитрая лиса!

Возле Уткинской церкви толпа праздношатающихся. Вот он, рубеж двух эпох: на одной и той же площади стоят друг против друга церковь и рабочий дворец "Колизей", в котором разместился Губком партии большевиков. Два непримиримых противника... А уживаться приходится, пока ничего не поделаешь! И Чичканов вдруг невольно вспомнил себя юнцом-реалистом, ожидавшим около Уткинской церкви мать и сестер, которые частенько ходили туда к вечерне. Там, у церкви, остался вихрастый реалист, заядлый охотник Миша Чичканов со всеми своими увлечениями, походами в лес, тайными мальчишескими мечтами о революции, а тут, в "Колизее", работает теперь Михаил Дмитриевич Чичканов, двадцатидевятилетний опытный большевик с подпольным стажем, первый губернский комиссар...

И все это произошло за какие-нибудь десять лет, из которых пять он был студентом Петербургского политехнического института и два года жил в Америке, куда его, как дипломанта, направляло Артиллерийское ведомство.

Но если бы его спросили сейчас, что ярче всего запомнилось ему из тех лет, то он сказал бы: студенческая революционная коммуна и распространение большевистской газеты "Правда". Ведь он специально учился на помощника машиниста в депо, отрывая время от лекций в институте, чтобы развозить "Правду" из Питера в другие города. Рабочие типографии гордились студентом Михаилом, любили его за настойчивость, твердость и смекалку.