Василий молча вышел во двор и принялся строгать новую оглоблю к телеге.
- Ты его сейчас не замай, мы с ним опосля потолкуем, - пообещал Захар. - А сейчас дело есть...
Он вышел из хаты и сел на приступку чинить хомут.
За воротами послышался веселый голос Юшки:
- Богохульники! Мать вашу бог любил! Ни праздников, ни родичей не признают! Кончай работу, всю не переделаешь!
- А ты как же думал: нынче - гуляшки, завтра - гуляшки... Так останешься и без рубашки! - сердито ответил Захар, постукивая кочедыком по кожаной обшивке хомута. - Тебе, купырю, чиню старый хомут. Васятка уговорил, я бы тебе не дал, горе-горюхино!
- Да ну? Неужто мне? Едрит твою налево и направо и чуть-чуть прямо... Спасибо, Вася, благодетель мой! Вы меня прямо обрядить всего взялись. Как бы мне от Сидора да к вам в батраки не попасть?
- Ну ты что ж, папаша?.. Вижу, за мной пришел? С дальнего фронта заходишь? - спросил Василий.
- Мать Авдотья не велела без тебя домой и глаз казать. Что ж, грит, такой высокоум стал наш Васятка, что и родней не нуждается? Отведи, грит, ему коня назад, коли нами брезгует... И опять же - вина церковного у отца Михаила на коленях клянчил. А для кого? Для тебя, мово благодетеля... Месяц караульщиком у отца Михаила был и весь труд за бутылку отдал, не пожалел!
- Пойдем, батя?
- Я оглоблю доделаю, - ответил Захар, - идите с Машей одни.
Маша вышла в новом платке, нарядная, счастливая. Изо всех окон пялили на них глаза кривушинцы. Василий чувствовал эти взгляды, молча кланялся встречным. Когда шли мимо дома Сидора Гривцова, Василий услышал шум на задворках.
Женский голос, надрываясь, орал, чтобы слышало все село: "Страхоидол проклятый! Чалдон захапущий! Ободрал все село. Люди головы клали, а ты баб по ометам шшупал! Чемерь тебя удави! А таперя своих гусей на моем огороде пасешь? Страхоидол! Видишь, защиты нет у бабы, так ты свое гнешь, окаянный!" Сидор что-то бурчал в ответ, видимо уговаривая не кричать, а баба еще пуще расходилась: "Нет, буду, буду орать! Пусть все знают, какой ты кровосос есть! Страхоидол ты, анчутка!"
- Это соседка отчитывает мово кормильца, - хихикнув, пояснил Юшка. Он ей с другой полюбовницей изменил... Срамное дело!
Василий молчал до самого Юшкиного дома. У канавы обернулся и окинул взглядом село...
Вот она, родная лапотная Кривуша! Всюду саманные хатенки, издали похожие на кучи навоза. Только несколько кулацких каменных домов, крытых железом, возвышаются над этой навозной стихией.
2
Из хаты Юшки высыпали подростки, запрыгали возле Василия, а старший, Панька, белокурый парень, солидно заломив козырек большого картуза, крикнул им:
- Чего крутитесь, пошли на канаву! Маманька не велела мешать. Доброго здоровья, дядя Вася!
- Здравствуй, Паша, здравствуй! Скоро в солдаты, брат! Какой герой-то вырос, а!
Маша расцеловала всех своих братьев и сестер и первая пошла в хату.
- Сначала погляди-ко, какой терем твоему коню отгрохал, - счастливо заговорил Юшка, направляя Василия на подворье. - Мне бы теперь сошку да тележку, и я сам се барин! Там и коровка, глядишь, сама прибежит. Где лошадью пахнет - там жди корову.
Вороной мерин из полутьмы саманки сверкнул белком глаза и снова уткнулся в наскоро сколоченный ящик со свежей травой.
- Панька у меня за конюха. Пасти не пускаю, боязно: налетят, отберут. А травы нарвать нетрудно. Ну, пойдем теперь к Авдотье, заждалась.
Теща, увидев зятя, низко поклонилась ему, утерла фартуком губы, поцеловала в лоб.
- Умница ты наш, соколик желанный... Пришел-таки, а я все глаза проглядела - думала, забыли вы меня, старую, а отойти от дома мне никак неможно... Минутки слободной нету.
Василий подал Авдотье отрез черного сатина.
- Ах ты, господи, как же мы тебя благодарить-то будем?
- Вы уж отблагодарили, мамаша. - И Василий указал глазами на жену, перешептывающуюся с отцом.
- Совет вам да любовь, детки, - перекрестилась Авдотья. - Садитесь за стол, угощу вас, чем бог послал.
Юшкино жилье показалось теперь Василию еще более убогим, чем раньше, - видимо, потому, что за три года скитаний много хороших домов повидал он на Донщине, на Украине...
Стол с исскобленной ножом крышкой уже врос в глиняный пол. К нему придвинули от стен качающуюся скамью, а сбоку - можно сесть на старый крашеный сундук, стоящий на кирпичах, которые Юшка тайком выломал из церковной ограды.
- Что на стол смотришь? - перехватил Юшка взгляд Василия. - Доски потоньшели? Так им и надо: не поддавайся! А сучки-то держатся, кубыть железные! Они мне сродни. Меня все скоблят, кому не лень, а я все торчу на белом свете. А ну, Авдотья, накрывай сучки!
- Давайте посидим так, без угощения, - предложил Василий, - мы ведь недавно завтракали.
- Не обижай, Вася, милый, не обижай. Чем богаты, тем и рады. Авдотья нагнулась к сундуку, громыхнула большим ржавым замком.
Юшка кинулся ей на помощь, приналег - и замок со скрипом подался. Со дна сундука Авдотья достала белую скатерть, велела Маше накрыть стол. Потом в ее руках оказался небольшой сверток из пожелтевшей от времени газеты, перепоясанный пестрой тряпицей, видимо оборкой от старой юбки. Из свертка, к удивлению Василия, теща извлекла две блестящие, почти новые вилки и две такие же хорошие чайные ложечки - приданое от Авдотьиных богатых родственников.
- Чаи мы не пьем, вилками тоже делать нечего, так вот и лежат они тут, - оправдывалась Авдотья, закрывая сундук.
- Авдотья! Мать твою бог любил! - вдруг сердито заговорил Юшка. - Не мы одни так живем! Все мужики, как на станции, сидят и ждут чево-то... Всё по заветным уголкам да по узелочкам попрятали до красного дня. Вот придем к постоянному месту жительства, в хоромы долгожданные вломимся, накроем стол из красного дерева скатертью-самобранкой, и - доставай тогда вилочки-тарелочки из заветных сундучков, втыкай в любую лакомству, кушай на здоровье, дорогой товарищ человек! А мужик - он человек! - Юшка достал из-за божницы черную бутылку. - Вот и дождалась эта бутылочка моего благодетеля, вот и вилочки дождались хороших рук!
Василию показалось, что глаза тестя горят каким-то мудрым и грозным огнем, который сжигает его изнутри, и Василий с уважением подумал: такие вот бедняки за советскую власть на смерть пойдут.
