Пчелы мирно гудели над ее телом. Белые лепестки вишен ласково и нежно ложились на ее холодеющие руки, на мраморное страдальческое лицо. Это старые вишни щедро осыпали на нее невестинский свой наряд, словно хотели скрыть ее от грязных взглядов.

Поздно ночью, когда антоновские полки, прячась от бронеотряда, уже подходили к уваровским лесам, Карась со своими верными дружками и остатками двух полков, разбитых в Умете, заскочил в Карай-Салтыки, надеясь увидеться с Соней.

Трясущегося от страха Семенова он чуть не пристрелил, узнав, что Соня, убитая Антоновым, до сих пор валяется в саду.

Если бы Карась знал, за что убил ее Антонов, он, может быть, не стал бы хоронить ее с почестями, но тайну происшедшего в этом саду увезли с собой братья Антоновы.

Карась увез труп Сони в лес, положил ее на крутом берегу Вороны и первый высыпал на ее ноги картуз приречной песчаной земли.

Вскоре вырос на этом месте холмик...

А Карась, дав клятву отомстить Шурке Антонову за Соню, двинулся в свои родные края.

4

Маша только что пришла из госпиталя, где второй месяц работала санитаркой. Хотела начать стирку, но в дверь влетел Мишатка с неожиданной радостной вестью:

- Дядя Паня! Дядя Паня идет! С орденом!

- Где? Где он?

- Да вон идет! Я их на улице с тетей Кланей встретил!

- Бежи, сынок, за бабушкой, она с Любочкой у соседей.

Панька вошел сияющий. На шинели блестел новенький орден.

Маша обняла сразу обоих - и Паньку и Клашу. В радостном порыве не знала, что сказать, только гладила пальцами орден и повторяла:

- Господи! Как хорошо! Хорошо-то как! Живы!

Радостный плач Авдотьи послышался из коридора. Увидев "деток" своих живыми, она приникла к Панькиной груди.

- Милые мои! Родные мои! Желанные мои! - только и могла выговорить Авдотья.

- А где же батя? - спросил Панька.

- В Губчека он, - ответила Маша. - На Карася облаву готовит вместе с Васей.

- Да ты, сынок, и не узнаешь отца-то, - утирая слезы, заговорила Авдотья. - В ремнях ходит, как комиссар. Чуть в петлю опять не угодил.

Мишатка уже крутился у шинели, которую Панька повесил у двери. Услышав разговор о деде, Мишатка перебил бабку и взахлеб стал рассказывать, каким героем был дед Юша в Каменке, как его освободил Митрофан.

Панька слушал рассказ, и лицо его становилось все суровее и бледнее. Сидор Гривцов стоял перед его глазами, и руки дрожали от желания задушить этого зверя...

- Попался бы мне Сидор... - сквозь стиснутые зубы процедил он.

Авдотья не отрывала глаз от лица сына, разглядывала каждую морщинку, словно узнавала и не узнавала того, своего прежнего Паньку, которого нянчила, водила за руку, учила добру и уму-разуму.

- Маленький, сынок, был ты губастенький, - раздумчиво сказала Авдотья, - добренький, а какой теперь стал - не узнать. Губы тонкие сделались, даже искривились.

- Не то што губы... ребра, мать, искривились от злости! - ответил ей Панька. - Душа прочернела!

- Да что же я сижу-то, - спохватилась Авдотья. - Кашей угощу вас, детки. Пшена нам, пострадавшим коммунарам, вчера дали. - И она засеменила к печке.

- Мы к чаю морковному привыкли, - улыбаясь, сказала Кланя. - Сахару с Пашей копили ребятам. Достань сахар, Паша.

Панька вынул из кармана галифе кисетик. Кланя вынула по кусочку сахару Мишатке и Любочке, а кисетик передала Маше.

Сели за стол. Авдотья подала кашу.

Тихо постучал кто-то. Все обернулись к двери. В сгорбленном, сумрачном человеке, переступившем порог, Маша первая узнала Захара.

- Батя! - всплеснула она руками.

Захар окинул взглядом всех, кто сидел за столом, видимо ища сына, потом остановил взгляд на Паньке.

- Я пришел, Павел... - хрипло, едва слышно, заговорил он. - Арестуй меня и в Чеку сдай.

- Да какой там арест! - кинулась к Захару сваха. - Садись за стол. Кашки с дороги съешь, Захарушка!

- Нет, - покачал головой Захар. - Спасибо за хлеб-соль. Я не за этим зашел. Грех с души не за столом снимают.

- А за что тебя арестовывать? - строго спросил Панька, вставая из-за стола. - Коли сам пришел, так и в Чека сам иди!

Захар посмотрел в его светлые, чистые глаза, заметил на груди орден... Склонив голову, едва слышно сказал:

- Васятка там... Встречаться боюсь. Опозорил я его, горе-горюхино, на старости... - И рухнул на колени. - Арестуй меня ты, Павел, отведи сам... боюсь я... Объясни им! - Он зарыдал, прижав бородатое лицо к Панькиной руке.

За всю свою жизнь так освобождающе-искренне не плакал Захар. За всю свою жизнь не чувствовал себя перед кем-нибудь таким виноватым...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Час расплаты настал...

Это видели уже сами эсеры, отказавшиеся теперь от поддержки антоновщины, это почувствовали сами бандиты, сдаваясь на милость советской власти...

Даже белоэмигрантская газета "Руль" 2 июня 1921 года писала по поводу последнего воззвания эсеровского ЦК, что эсеры сами вынуждены признать отсутствие для их работы надлежащей почвы в "Советроссии".

Настроение масс сами эсеры определяли двумя словами - "безмерная усталость" - и сами же сознавали, что "вера в их партию совершенно уничтожена".

По мнению кадетов, эсеры в своих замыслах только и могли рассчитывать на бандитские элементы. Об этих элементах кадетская газета писала так:

"Многолетняя непрерывная война, огнем опалившая весь мир, воспитала целое поколение по убийству, которые смотрят на пулемет и нож с такою же любовью, как музыкант на свою скрипку. Война отучила этих молодцов от мирного труда. Они не умеют ни пахать, ни строить, ни писать, их профессия - убийство, а единственная цель существования - насилие и разбой. Прекращение войны для них гибель. По существу, им безразлично, за кого идти. Они с теми и этими охотно идут туда, где свободнее проявить свою профессию, где только есть безграничная возможность убивать и грабить..."

Но сколько ни гуляли убийцы по земле - час расплаты настал...

В тот день, 2 июня, когда эту кадетскую газетку с разоблачением сути эсеровской политики читали за границей бездомные эмигранты, брюзжащие на всех и вся, антоновская вторая "армия" перестала существовать. Не спасли бандитов быстрые кони. Бежавшие от реки Вороны в сторону Саратовской губернии "полки", оставшиеся после разгрома в Кирсанове, были настигнуты бронеотрядом Конопко у деревни Елани и окончательно разгромлены. Антоновцы потеряли за несколько дней отступления все пулеметы и обозы; погибло более восьмисот бандитов... Сорок семь бойцов, преследовавших банду на семи бронемашинах, оказались для бандитов страшнее десятка полков.