Неужели никто не успел сообщить в дивизию Киквидзе? Уже вторые сутки... Офицеришки могут всех расстрелять, почувствовав себя господами положения.

Снова - тяжелые шаги, снова - угрызения совести, снова - горькие раздумья. Будто случилось досадное недоразумение: сорвано серьезное совещание, люди отвлечены от очень ответственных дел. А дел - непочатый край! Родную Тамбовщину хоть выворачивай наизнанку и вытрясай из каждой щелки жадных торгашей, хитрых паразитов и дураков. Да, да, и дураков! Тех самых дураков, которым даже думать лень: куда толкнешь - туда и покатятся, как с горы. Через них и случилось все. Дали себя обмануть офицерам и краснобаям городской думы Шатова!

У двери камеры послышались шаги и разговор. Лязгнул в ржавом замке ключ.

Чичканов встал с нар, готовый ко всему. Сколько же сейчас времени? Оглянулся на светлое пятно под потолком.

- Эй, ты! Выходи! - крикнул кто-то сиплым голоском.

Чичканов подошел к двери.

В освещенном керосиновыми фонарями коридоре - обрюзгший старичок в помятой форме тюремного надзирателя. За ним, как истукан, - здоровенный детина с винтовкой.

Чичканов внимательно осмотрел старичка, потом его огромную связку ключей и улыбнулся:

- Где же это они тебя, дедушка, откопали?

- Шагай, шагай, не разговаривай! - взвизгнул старик. - Меня-то откопали! А тебя завтра и откапывать будет некому. Моли бога, что днем не кончили. Христово воскресенье было. Сам генерал вам, безбожникам, отсрочку дал, не велел ему праздник омрачать. Шагай, шагай!

- Да, плохи, значит, дела вашего генерала, - сказал Чичканов, идя по тюремному коридору.

- Не хуже твоих!

Около двадцать третьей камеры старик остановился, отстранил от двери часового и загремел ключами.

- Поближе к выходу, к расходным дверям. - Старик мстительно захихикал и, толкнув Чичканова в спину костлявой рукой, закрыл за ним дверь.

Из полутьмы навстречу Чичканову выступили трое.

- Товарищ Чичканов! - глухой голос Волобуева.

- Михаил Дмитриевич! - обрадованный голос Рогозинского.

Губпродкомиссар Носов молча пожал руку.

Чичканов шагнул к нарам, откуда послышался стон. Там лежал избитый до полусмерти командир Минского отряда Губчека Пасынков.

- Скорей бы! - простонал Пасынков.

- Что скорей? - Чичканов присел на край нар.

Ему никто не ответил. В тишине слышны были тяжелое свистящее дыхание Пасынкова да шаги часового за дверью.

- А Бориса Васильева освободили, - вдруг сказали из дальнего угла. Говорят, у него брат офицер.

Только теперь Чичканов рассмотрел, что на полу по углам лежит много арестованных. "Всё наше руководство", - горько подумал он.

- Васильев предатель, наверно, - зло бросили из того же угла.

Чичканов резко повернулся на голос:

- Я Бориса давно знаю. Он не может изменить! Не теряйте, товарищи, веры в освобождение!

Последние слова прозвучали слишком неестественно для обреченных. Молчаливые вздохи да стон Пасынкова были ответом на них.

Рогозинский сел рядом с Чичкановым:

- Михаил Дмитриевич, не агитируй нас. Плакать мы не собираемся.

- Вот и хорошо. - Чичканов перешел на шепот. - Давайте договоримся... Когда поведут...

- Тише... кто-то подошел, - предупредил Носов.

За дверью послышался разговор, шаги. Сменялись часовые. Переждав, Чичканов зашептал снова:

- Нужно договориться о сигнале... чтобы всем разом кинуться на конвой.

Заговорщический шепот отогрел души. Все потянулись к Рогозинскому и Чичканову, даже Пасынков приподнялся на локтях.

И вдруг все услышали взволнованный шепот из круглого глазка двери. Удивленные, испуганные неожиданностью, замерли...

- Товарищ Чичканов, товарищ Чичканов... подойди ближе, - говорил кто-то в "волчок", - скорее!

Чичканов переглянулся с Рогозинским, медленно встал и недоверчиво приблизился к двери:

- Ну, я Чичканов.

- Товарищ Чичканов, - обрадованно зашептал очень знакомый голос. - Я Дадонов, помните? Из Минского отряда...

- Дадонов? Как ты сюда попал?

- Мы половину охраны заменили своими, не бойтесь! Ждите. Как на Уткинской колокол один раз ударит, наши "Колизей" брать будут. - Он вдруг запнулся и громко крикнул: - Эй, вы там! Тише! - И закрыл "волчок".

Чичканов постоял несколько мгновений, чтобы овладеть собой. Ему вспомнилась охота на уток по татановским болотам и этот приятный голос охотника. Круто повернулся и шагнул навстречу жадному безмолвному ожиданию.

3

Их было восемнадцать...

Восемнадцать сынов рабочих и крестьян, восемнадцать рядовых красноармейцев из Минского отряда Губчека, которым командовал Пасынков.

Их держали под арестом тут же, где они служили, - во дворе епархиального училища. Они видели, как избитого до полусмерти командира вывезли со двора на крестьянской подводе. Куда? Они не знали. Только молча поглядели друг другу в глаза и, не говоря ни слова, поклялись бороться до конца...

Перед вечером красноармейцы заметили, что охрана слишком "помолодела", безусые гимназисты едва держали винтовки. Значит, мобилизованные по домам расползлись.

Ночью, когда в городе все затихло, арестованные сгрудились у ворот. Короткий, негромкий свист - сигнал к действию - и ворота распахнулись.

Гимназисты обалдели от неожиданности и страха. Им заткнули рты обрывками потных портянок и повели, как арестованных, - на случай неожиданной встречи с патрулями.

Связанных обмотками гимназистов оставили на берегу Цны.

У Тезиковского моста легко обезоружили двух мертвецки пьяных унтеров.

К рассвету добрались до леса. Присели отдохнуть. Неожиданно где-то рядом послышались треск сучьев и испуганные голоса.

- Эй, кто там?

- А вы кто? - отозвались из кустов.

- Кто-кто?.. Тамбовские водохлебы! Иди сюда - узнаешь!

- Только уговор - ружьей не балуй, а то нас тут много. - И из-за куста показался саженный детина.

Подошел. Настороженно оглядел всех.

- Тык вы тоже хоронитесь? - спросил он и, не дожидаясь ответа, вынул кисет. - Налетай, братцы, на мой самосад! Дарька намедни принесла цельный мех!

Восемнадцать рук молча потянулись к кисету. Детина присел и пустил кисет по кругу.

Над головами потянулись облачка сизоватого дыма. Один из восемнадцати подсел к хозяину самосада и грозно сказал: