Никита от такого общения, бывало, терял последнее терпение, бурно выходил за рамки приличия, грохоча по столу кулаком и гневно посылая весь аналитический отдел в целом и его «аналитическую маму» в частности, чем приводил спокойного, как танк, и ехидного Обухова в состояние восторга. «Когда ты меня вот так кроешь, Никита, – говаривал он, – у меня на душе будто соловьи поют. Это ж надо таким виртуозом родиться, а? Ты бы хоть компакт, что ли, подпольный выпустил. А то жаль, если такой редкий талант в землю зря зароешь».

Однако этим летним вечером все обошлось без ругани, мирно. Страсти кипели в прошлом, сейчас же разговор получился коротким:

– Гена, здорово, Колосов. Новости есть? – спросил Никита.

– Как для кого. А ты все в управлении паришься? А я уже одной ногой на пороге… Слушай, давай завтра, а?

– Завтра я в командировке, – оборвал его Колосов. – И ты это отлично знаешь. Есть хоть что-то для меня?

– Пока могу только показать тебе это место, – хмыкнул Обухов. – Насчет информации – это придется отдельно с Петровкой договариваться. Хлопот много, Никита. А выгоды я не вижу.

– Если раскроем, вам это тоже в отчет пойдет по тяжким, особо опасным.

– Дело до сих пор на Тульском УВД висит. Даже если раскроем – нам мало что обломится, все равно потом ГУУР заберет, министерские любят все объединять. А на Житной, ты же знаешь, зимой снега не выпросишь, не то что там поощрения или повышения. А потом, это ведь еще раскрыть надо, Никита…

– Что за место? – спросил Колосов. – Где? Далеко?

– В Москве сейчас все близко. Рукой достанешь. Это на Лужнецкой набережной, Никита.

– Поехали туда.

– Сейчас?!

– Через час! – рявкнул Колосов. – Жду на перекрестке Комсомольского и набережной.

На Москву опускались фиолетовые сумерки. Гул города постепенно стихал. Пробки на улицах рассасывались. Запоздалые прохожие торопились домой – к столу, телевизору, дивану, жене.

Вечерами – особенно такими летними, неприкаянными – Никита особенно остро чувствовал одиночество и смутную тоску. По пути на Комсомольский проспект он думал о Кате. Через несколько дней она окажется одна в этом Славянолужье. Что-то ждет ее там? И его не будет рядом…

Обухов на своем фасонистом подержанном «БМВ» бог знает какого года выпуска опоздал на четверть часа.

– Езжай за мной, – распорядился он с ходу, всем своим видом показывая, что главный тут все равно он. – Да не отставай. Я не обязан целый вечер с тобой валандаться, прихоти твои дурацкие выполнять.

Изрек и как дал газу – благо Лужнецкая набережная к этому часу была уже пустой.

Над Москвой-рекой зажигались фонари. Свет их отражался в темной воде, дрожал на поверхности, дробился, распадаясь на тысячи тусклых огоньков.

Минут через десять бешеной гонки Никита увидел впереди на набережной приземистое здание из стекла и бетона, густо облепленное оранжевой сияющей рекламой.

Обухов проехал вперед, миновал платную парковку, затем лихо развернулся против всех правил поперек встречного движения и остановился на противоположной стороне набережной. Колосову на его старой черной как жужелица «девятке» пришлось выполнить тот же маневр.

– Приехали. Вот это место, – сказал Обухов, вылезая из машины. – Вывеску они здесь давно сменили.

Здание, на которое они смотрели, было не чем иным, как развлекательным комплексом из тех, что с одинаковой справедливостью именуются и ночными и круглосуточными. Фасад из сплошного тонированного стекла украшали оранжевые неоновые панно «Клуб «Пингвин». Ресторан-бар. Боулинг. Бильярд. Сауна люкс, а также яркие рекламы «Мартини» и «Баккарди».

– Новый владелец сменил и старое название, и весь имидж заведения, – сказал Обухов. – А год назад вся ночная Москва знала это место как клуб «Бо-33».

– Когда клуб был продан? – спросил Никита.

– По документам ровно через полтора месяца после того, как… – Обухов хмыкнул. – В середине августа прошлого года. Быстро акционеры собственностью распорядились. Просто моментально.

– И на наследство никто не претендовал?

– А не было никаких наследников, Никита. Этот «Бо-33» продали фактически с молотка.

– А персонал?

– Это отдельный разговор. Это уточнять надо, перепроверять. Год все же прошел. И вообще я не понимаю – я тебе место показал, документы поднял, а ты хочешь, чтобы я еще и…

– Тихо, сдаюсь, – Колосов поднял руки. – Ты, Генка, с годами такой сварливый становишься, как дед мой покойный… Последний вопрос: то, что я просил особо уточнить, – кто-нибудь из акционеров связан как-то бизнесом со Славянолужьем или Тулой?

– Никто не связан. Это я проверил. Думаю, об этом месте они и не слышали даже.

– А нынешний владелец этого «Пингвина»? – Колосов кивнул на рекламу.

– Он по паспорту гражданин Азербайджана. Постоянно проживает то в Баку, то в Анкаре. В Москву наведывается не так уж и часто. Кроме этого «Пингвина», у него целая сеть развлекательных центров и залов игровых автоматов в столице и в Питере. «Золотое колесо» на Балчуге видел отгрохали? Это тоже его. Говорят, там шикарные девочки-крупье…

Колосов смотрел на апельсиновую рекламу: по мерцающему неоновому панно смешно вышагивал толстый оранжево-черный пингвин в цилиндре. На платной стоянке перед дверями клуба ждали своих хозяев несколько дорогих иномарок.

– Надо установить, кто из старого персонала «Бо-33» до сих пор работает здесь, – сказал Никита. – Меня интересуют те, кто знал его прежнего владельца.

– Ты думаешь, спустя год они захотят что-то сказать? – усмехнулся Обухов. – Год молчали, как покойники, а теперь вдруг языки развяжут?

Оранжевый жуликоватый пингвин на панно словно в подтверждение этих сомнений развязно и весело подмигнул Колосову черным глазком-пуговкой.

– Надо попытаться, – упрямо сказал Никита. – Все равно ничего другого по этому эпизоду нам не остается.

– Тебе, – лаконично уточнил Обухов. – Знаешь, что меня в тебе больше всего бесит? Сам себе вечно работу ищешь и другим жить спокойно не даешь. На черта оно тебе это все надо, а? Все равно это дело бесперспективное.

Оранжевый пингвин неожиданно подпрыгнул, перекувырнулся и лопнул, превратившись в слепящий глаза фейерверк апельсиновых брызг.

– Интересно, как это ты там будешь находиться? И главное, меня просто перед фактом ставишь – хорошенькое дельце. А если я тебе не разрешу ехать?!

– Вадичка, но как же? Это же моя работа!

Разговор на повышенных тонах происходил вечером у Кати дома. Едва она заикнулась, что ей придется временно перебраться в Славянолужье на «дачу», Кравченко взорвался.

– Ты только о себе и думаешь! – бушевал он. – А я? Ты меня спросила – хочу я этого или нет?

– Но, Вадичка, ты же сам сто раз говорил, что дача – это здорово. Что, раз я теперь сама на машине езжу, мы могли бы жить все лето за городом…

– Правильно. У моего отца на даче. А не в какой-то дохлой деревне у черта на рогах.

– Да это совсем недалеко, – вкрадчиво лукавила Катя. – Подумаешь! Даже такая, как я, сумела проехать. А для тебя с твоим умением водить машину, с твоей скоростью и мастерством – это вообще час езды… ну два…Ты же машину водишь как бог. Я на тебя просто любуюсь, когда ты за рулем.

– Не смей ко мне подлизываться.

– Я не подлизываюсь, я правду говорю. Могу я тебе хоть раз в жизни сказать, что я тобой просто восхищаюсь и горжусь?

Пораженный Кравченко, ожидавший чего угодно, но только не этого, умолк.

– Сколько ты там собираешься пробыть? – спросил он наконец. И Катя поняла – капитуляция близка.

– Мне надо обязательно допросить главного свидетеля – некую Полину Чибисову, – сказала она. – Для этого меня туда и отправляют. Чибисова при мне покушалась на самоубийство, состояние психики у нее пока непредсказуемое, разговаривать она ни с кем не хочет. Поэтому мне понадобится время, чтобы войти с ней в контакт и узнать, что произошло с ней и ее женихом. Я думаю, что все это займет у меня примерно неделю, ну, может быть, дней десять. А ты на выходные спокойно можешь ко мне туда приехать.