Старенький «Икарус», напрягая мотор, из последних сил преодолевал подъем на крутой холм. В кабине водителя играло радио. Но никто из пассажиров его не слушал. Салон был почти пуст – рейс был дневной, к тому же не столичный, а ясногорский. В июне в разгар сенокоса среди местных жителей ажиотажа на этот рейс не наблюдалось.

– Слышь, пацан, ты там заснул, что ли? Тебе выходить. Сейчас Борщовка как раз будет, только с холма спустимся. Слышь, нет? Уши-то открой, ишь законопатил… Я ведь с тобой разговариваю. Тебя кто в Борщовке встречает? – водитель, поглядывая в зеркало, обращался к сидевшему на переднем сиденье десятилетнему мальчугану, полному и краснощекому – то ли от духоты в салоне, то ли от избытка здоровья.

Мальчик небрежно раскинулся на сиденье, облокотясь на плотно набитый рюкзак, и с упоением слушал плеер через наушники, то и дело в такт гремящему техно толкая бок рюкзака маленьким пухлым кулачком. Он ехал один, без взрослых. В Ясногорске на автовокзале его посадил в автобус старший брат, попросивший водителя довезти мальчика до остановки Борщовка.

– На деревню к дедушке, что ли, едешь-то? На каникулы? – поинтересовался, приглушая радио, водитель.

– К бабуле, – мальчик тоже выключил свой плеер, снял наушники и тут же приклеился к окну. – Ух ты, видали, какой крутой! – он проводил восхищенным взглядом промчавшийся навстречу «Икарусу» черный пыльный «БМВ». – Щас как даст в разгончик сто сорок…

– Значит, бабуля тебя в Борщовке встречает? – спросил водитель.

– Ну!

– Баранки гну, ты как со старшими, шкет, разговариваешь?

– Нормально, а что вы все ко мне пристаете?

– Как это что? Сейчас остановка через пару минут. Не могу же я тебя одного посреди дороги бросить? До твоей Борщовки от шоссе еще добрых километра два топать.

– А нам не в саму Борщовку, дяденька, – мальчуган потянул за лямки рюкзак. – Нам с бабулей в Татарское надо. Только ведь автобусы туда все равно не ходят.

Водитель только головой покачал: ишь ты какой осведомленный. Дорога пошла под уклон. Внизу в лощине, окруженной со всех сторон холмами, раскинулись поля, разделенные островами хвойного леса. Над ржаным полем, уходившим направо от шоссе широким желтым полотном к самому горизонту, низко кружили черные птицы.

Мальчик, занятый своим рюкзаком и плеером, увидел их в окно автобуса. Но не обратил никакого внимания. Водитель тоже заметил птиц.

– Воронья-то, воронья… Откуда только взялось. Прямо туча… – пробормотал он.

«Икарус» проехал ржаное поле, шоссе штопором ввинтилось в сумрачный, пышущий полуденным жаром и смолистой хвоей бор. И водитель тут же позабыл про кружившую в небе воронью стаю.

– Борщовка. Следующая остановка Глубокое, – объявил он своим немногочисленным пассажирам. Никто, кроме мальчика, в Борщовке не выходил. Пассажиры дремали. Закинув на спину рюкзак, мальчуган бойко выпрыгнул из автобуса. Водитель наблюдал за ним в зеркало, медля закрывать двери автобуса. Что-то словно удерживало его, не позволяя уезжать, оставляя ребенка одного. Маленькая детская фигурка на пустынной дороге…

Водитель вытер со лба капли пота – ну и жара. И это только первый месяц лета. Что же будет в августе? Он снова заглянул в боковое зеркало и увидел теперь рядом с мальчиком пожилую женщину в мешковатом летнем платье из темного ситца в белый горошек и линялой панаме. Бабушка и внук обнимались, явно радуясь встрече. Водитель закрыл двери. Все в порядке. Теперь можно ехать дальше.

Он видел их обоих в зеркало. Они шли рядом – пожилая женщина и ребенок, – оживленно разговаривали, смеялись, жестикулировали. Но их голоса заглушал гул мотора. А проселочная дорога к Татарскому уходила от шоссе в поля. Через четверть часа автобус прибыл на конечную остановку в Славянолужское. И больше они никогда не встречались. Водитель «Икаруса» так и не узнал, что мальчика звали Денис, а пожилая женщина была местная учительница Вера Тихоновна Брусникина.

Было ровно час пополудни, а они не прошли до Татарского еще и половины пути.

– Дениска, подожди. Не беги так быстро. Я за тобой не поспеваю… И рюкзак дай-ка мне. – Вера Тихоновна протянула руку, тщетно пытаясь удержать расшалившегося внука подле себя.

– Я сам, он не тяжелый. Ба, зверски пить хочется!

– Терпи до дома. Скоро уже придем. Там обедать будем. Чай пить с вареньем… Я ведь тебя с раннего утра сегодня жду. Крыжовника набрала целое блюдо. Только он зеленый еще. Не поспел. Да ты, помнится, такой как раз больше любишь, кисленький… – Вера Тихоновна от жары и быстрой ходьбы тяжело дышала. – После обеда поспишь, и на речку пойдем купаться.

– Ба, а велик мой цел?

– Цел твой велик, я соседского сынка Генку Бочарова вчера позвала смазать его да шины подкачать. Да не убегай ты от меня далеко, постой!

– Это хлеб так растет, да? – Денис показал на подступавшие к дороге колосья.

– Это рожь. Зреет. Зернышки видишь какие у нее, наливаются. А ты все уже забыл? Помнишь, я тебя учила злаки различать? Овес, гречиху, пшеницу.

– У меня по ботанике во всех четвертях тройбан.

– А тут нечем хвастаться, милый мой.

– А я и не хвастаюсь. – Денис вздохнул. – Просто говорю… Ой, у меня майка совсем взмокла!

– Сильно вспотел? Давай передохнем, постоим, – Вера Тихоновна остановилась, сняла со спины внука рюкзак и поставила его на землю. Огляделась.

Кругом не было ни души. Пыльная лента проселочной дороги петляла в высокой ржи. Вдали темнела полоса Лигушина леса. На фоне желтого поля и бледно-голубого солнечного неба деревья казались темными, словно на густую зелень легла чья-то гигантская тень. За Лигушиным лесом катила свои ленивые теплые воды речка Славянка. Но отсюда, с проселка, ее не было видно. Зато с реки повеяло свежим ветром – по полю, словно по морю, плыли золотистые волны. Сонную полуденную тишину не нарушал ни один звук. Только басовито жужжали мухи – так, словно где-то во ржи собрался их целый рой. Что-то манило их, привлекая все новых и новых…

Солнце слепило Денису глаза. Он приложил руку козырьком ко лбу. Поле было похоже на желтое огромное одеяло. И видимо-невидимо высоких гибких колосьев с колкими усиками и зернами, которые до срока – пальцы заболят – никак не выковырнешь. Вдали среди мерно колышущихся под легким ветром ржаных волн медленно двигалось что-то. Появилось и снова пропало. И вновь возникло. Что-то темное, странно выделяющееся на фоне безмятежного желто-голубого пейзажа.

Денис напряг зрение, стараясь рассмотреть, что же это такое, но солнце било прямо в глаза. А то, что было вдали или, возможно, лишь казалось там, среди волнующихся под ветром колосьев, снова исчезло. А потом опять появилось. И вроде стало приближаться к дороге.

– Бабуля, а что там? Во-он там. – Денис, чувствуя какое-то непривычное смутное беспокойство, обернулся, показывая вдаль.

– Где?

– Там, в хлебе… Там что, кто-то прячется?

– Кто там может прятаться? – Вера Тихоновна из-под ладони тоже пристально смотрела на волнующуюся рожь. Но из-за солнца ничего толком разглядеть не удавалось. Да и глаза уже были не те…

– Ты что там видел? – спросила она внука.

– Не знаю. Я… – Денис смотрел на нее. – Ба, ты что?

– Давай-ка рюкзак, дай мне руку, пойдем.

– Но мы же хотели отдохнуть.

– Уже отдохнули. Пойдем скорее. – Вера Тихоновна, крепко взяв внука за руку, быстро зашагала по дороге.

Колосья тихо шуршали под ветром. Солнце пекло. Гудели мухи…

– Идем быстрее, – Вера Тихоновна, часто тревожно оглядываясь через плечо, тащила мальчика за собой. – Сейчас уже ферма будет, а там и до дома рукой подать. И не прятался там никто во ржи, что ты… Это просто тень от столба… никого там не было… Никто нас с тобой не догонит…