- Договорились. Буду ровно через пятнадцать минут.
Олег натянул джинсы, надел кроссовки, влез в джемпер и уже на ходу напялил куртку.
У самой двери его прихватила мать:
- Куда это ты в такую пору, сын?
- Приятелю одному плохо, мама. Сердце.
- А ты что - доктор?
- В какой-то степени! - рявкнул Олег и выскочил на лестничную площадку. Не стал вызывать лифт, помчался вниз по лестнице - так быстрее. Выскочил из подъезда, слегка остолбенел от ночной переулочной московской тишины и понял, что торопиться не надо.
Он шел по переулку. Еле слышно шумели на осторожном ветерке полысевшие тополя, чуть потрескивая, шумела под ногами сухая листва.
Вот и остановка. Он уселся на скамейку в стеклянном закутке, стал ждать. Из-под не доходящего до земли стекла поддувало. И скучно было в закутке. Решил погулять. Он прогуливался по тротуару и слушал редкие звуки автомобильных моторов. Чаще - на Садовом, реже - на Плющихе. Все заглушили дьявольским ревом рокеры, промчавшиеся по Плющихе в Лужники. Опять тишина. И наконец, вывернулся с Плющихи в переулок "жигуленок", который приближался, слепя включенными фарами и тормозя. Олег поднял руку.
"Жигуленок" остановился рядом с ним. Ослепленный фарами, он не видел, кто за рулем, но ведь некому здесь останавливаться, кроме Зои. Он шагнул на проезжую часть и протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу.
Он не почувствовал удара, не успел почувствовать, просто то, что он видел, закрылось сиреневой пеленой, и ему стало все безразлично.
Через неопределенное время он на мгновенье прорвался сквозь сиреневую пелену и понял, что его куда-то везут. Но за пеленой было лучше, и он опять ушел за нее.
Олег пришел в себя, когда его волокли по страшной лестнице без перил. Его руки были крепко схвачены сзади чем-то жестким и холодным. Волокли его двое, волокли неаккуратно, рывками, которые больно отзывались в затылке. Дотащили до второго этажа и хотели привалить к стенке у рваной нежилой двери, но он замычал, и тогда его поставили на ноги.
Ушла пелена, все прояснилось, будто киномеханик поправил фокус. Где-то вверху, этажа через два, желто светила забытая лампочка, давая возможность кое-как рассмотреть место действия. Лестничная площадка дома, поставленного на капитальный ремонт, к которому еще не приступали. Двое плохо различимых граждан на площадке. Один возился у двери с ключом открывал, другой, прислонившись к стене, посматривал на Олега.
- Входи, - сказал Олегу тот, что возился с ключом, он наконец открыл ее.
Олег вошел во тьму. Сзади щелкнули выключателем.
Вероятно, здесь когда-то была однокомнатная квартира, остатки перегородок наталкивали на эту мысль. Теперь же Олег находился в помещении, которое и комнатой назвать нельзя: справа - руины кухни, слева - неэстетично открытый взорам сортир, два наглухо заколоченных досками окна. Правда, мебель весьма сносная: широкая тахта, большой круглый стол с придвинутыми к нему четырьмя стульями, два кресла по углам, сервант с посудой.
- Садись, Олег, - указал на стул тот, кто открывал дверь. Сам он устроился в кресле.
Олег присел на край тахты и, разглядев говорившего, начал беседу:
- Мне говорили, что ты, Альберт, в бомбардиры подался, а ты, оказывается, вертухаем шестеришь.
- Не цепляй меня, Олег, а? - попросил Альберт.
- Руки мне освободи, вертухай.
- В наручниках посидишь.
- Чего боишься-то? Ты же боксер, чемпион, меня одним ударом уложить можешь.
- Что я, тебя не знаю? Мало ли чего сотворишь: ты же припадочный.
- Зачем я здесь?
- Не знаю, Олег. Мне сказали, чтобы я тебя сюда доставил, и я доставил. - Альберт посмотрел на свои наручные часы и приказал второму: Иди встречать.
Второй - помоложе Альберта, лет сорока - послушно удалился.
- Этот-то откуда? Я его вроде не знаю, - спросил, Олег.
- Тебе не все равно? - справедливо заметил Альберт.
- Интересно, - признался Олег.
- А мне интересно другое, - сказал Альберт. - Зачем ты в эти дела лезешь, Олег?
- В какие дела?
- В коммерческие. Тебе там делать нечего. Ты же лох натуральный.
- А ты?
- И я - лох. Только я понимаю, что я - лох, а ты - нет. Вот тебе рога и ломают.
- Кто мне рога собирается ломать?
- Сейчас узнаешь.
И точно: почти сразу же в помещении появились элегантный Гоша и прекрасная Зоя. Альберт почтительно встал и доложил:
- Доставили, Георгий Станиславович!
- Ишь ты! - встрял Олег. - Он же у тебя лет тридцать назад на Гошку откликался!
- Времена меняются, - за Альберта ответил Гоша. - Здравствуй, Алик.
- Не желаю я с тобой здороваться, - признался Олег.
- Дело твое, - миролюбиво заметил Гоша, прошел за дверь, затащил в комнату громадную сумку и, заметив, что Зоя стоит, предложил ей: - Садись, Зоенька, в ногах правды нет.
Зоя села, а Гоша, раскрыв сумку, стал извлекать из нее и расставлять на столе многочисленные бутылки и закусь, упакованную в картонные коробочки. Занимаясь делом, он приговаривал:
- Посидим, выпьем, поговорим по-человечески, - и к Альберту: - Ты посуду расставь.
Альберт кинулся к серванту.
- Как поживаешь, Олег? - светски заполняя паузу, осведомилась Зоя.
- Дешевка, подстилка, дрянь, - спокойно обозвал ее Олег.
- Я обижусь, Олег, - предупредила его Зоя.
- Она обидится, Алик, - подтвердил Гоша, - и мы обидимся за нее.
- Обидитесь - это, значит, бить будете? - поинтересовался Олег.
Ему не ответили, не стали связываться с дураком. Суетились, накрывали на стол. Накрыли на четыре персоны. Гоша полюбовался содеянным, спросил:
- Ну, как у нас, Зоенька?
- Лучше, чем тогда в ресторане, правда, Олег?
- Дешевка, подстилка, дрянь, - скучно, как заученный урок, повторил Олег.
- Нет, ты невыносим, Алик! - отозвался на грубость Гоша. - Я тебе хотел приятное сделать, а теперь уж и не знаю... Впрочем, я сегодня терпим и великодушен. На, держи!
Гоша, достав из внутреннего кармана пиджака банковскую упаковку пятидесятирублевок, кинул ее на тахту.
- Плата, надо полагать, за то, что Гришкину контору повалил и помог тебе куш сорвать? - понял Олег.
- Ты - догадливый, - согласился Гоша. - Только не плата, а доля: ты в деле, Алик.
- А не пожадничал ли ты, бывший мой приятель?
- Все по справедливости, симпатичный мой друг. Капиталом ты не входил, так что пять процентов - доля серьезная. К тому же я должок твой зачел. Восемь тысяч ты заработал, Алик. Неплохо, а? Как раз гонорар за две книжки. Ты же над ними года два корпел.
- Ты, я вижу, все подсчитал. А Гришкину смерть во сколько оценил?
- Гриша сам себя погубил. Он был наивным злодеем, Алик. Мне говорили, что он каждый вечер смотрел по видео "Крестного отца". И стал выдумывать для себя нечто подобное. Черный лимузин, телохранители в шляпах и пиджаках в талию, виллы, таинственные сборища, пистолеты... Дурацкий, выдуманный в стиле ориенталь мир... А в общем, жаль его. - Гоша налил две рюмки коньяку, взял их в руки, подошел к Олегу и протянул ему одну рюмку, будто не замечая, что руки у него связаны за спиной. - Давай, Алик, за упокой раба божьего Григория.
Падая на спину, Алик ногой ударил по протянутой рюмке и крикнул:
- Мразь!
Гоша рукавом утерся - малость коньяку попало ему на лицо - и сказал:
- Не хочешь, значит. Как в армии-то говорится? Не умеешь - научим, не хочешь - заставим. Научим его, ребятки? А потом заставим.
Альберт с напарником в момент связали Олега. Связали ноги до паха, придавили к тахте и накрепко к ней прикрутили - хорошая веревка была припасена заранее. Олег лежал на тахте как усмиренный клиент дурдома из буйных.
Гоша стоял у стола, задумчиво глядя на бутылки:
- Так что же ему выпить? Виски, водка, коньяк для начала жестковаты, пожалуй. - Он выбрал бутылку португальского портвейна, сорвал свинцовую фольгу, вытащил пробку и спросил у Зои: - Ты мне поможешь, радость моя?
