- Всей? Я не потяну.
- Ишь, разогнался, всю живопись ему подавай. Нет, только одним маленьким, крошечным фрагментиком, - покачиваю пером, - Ты должен научить их возвышенной любви к женщине.
- ? - вздернутые брови, захлопывающаяся челюсть. Все что угодно, кроме этих слов ожидал он сейчас услышать.
- Вспомни художников, что превратили женский портрет в икону, а, вернее, икону сделали женским портретом. Ввели культуру преклонения перед красавицами, умения любить, не вожделея. Это несовместимо с харуатом. За полторы тысячи лет уламской культуры в стихах это сделала масса поэтов, но ведь с художниками там традиционно плохо. Ты явно не сможешь отучить кокорцев от привычки свистеть вслед очередной девушке - это скорее от недостатка культуры, чем от ее специфики, но попытайся научить детей восхищаться портретами, а не пририсовывать к ним рога.
Выстукиваю пальцами по обложке модный мотивчик.
- Да, есть еще одна важная линия - надо через любовь к людям привить им любовь к вещам. Не к варварскому обладанию престижной машиной или золотыми украшениями, но к созданию и сохранению предметов культуры. Я хочу, чтобы они начали хранить семейные портреты, а не учить наизусть родословные.
Асафий молчит. Сейчас в его голове строятся тысячи воздушных замков: викторины среди школьников, экскурсии по музеям, конкурсы на копирование лучших работ классиков. Он думает, какие надо будет дать советы местному телевидению, и насколько дипломатично он сможет это сделать. Асафий еще не знает, что у нас и денег-то почти никаких не водится, что во всех созидательных предприятиях энтузиазм, пробивная сила, неукротимая энергия, привлекательные идеи - это то немногое, что у нас есть. Мы до сих пор ютимся здесь бедными родственниками на птичьих правах и власти заставить кого-то делать созидать как мы хотим, у нас почти и нет. Кадры нам подбирают особисты, техникой ссужают военные. Финансисты делают вид, что платят зарплату.
И теперь настало время уйти из этого полного невидимых сквозняков кабинета, где каждую бумажку я готов предъявить прессе, в другое место полезное своей акустической изолированностью и хорошей защитой от "жучков". Там я расскажу ему, с кем он будет работать, чтобы устранить - убить или опозорить - конкурентов в исполнении своей миссии. Как должен будет выискать среди тысяч проявлений материальной культуры вредные для идеи образцы. Для этого, впрочем, тоже имеются очень мало ресурсов - нас так и не стало больше двухсот человек и чтобы творить добро и зло, приходиться одевать противоположные маски.
* * *
Переход в новое состояние уже не был таким случайным. Еще за две недели, в самую середину зимы, я начал получать намеки о нежелательности пребывания на нефтяном поле. Бензовозы стали заказывать все реже. Замначштаба, правда, уже другой человек, чем тот, что сидел в прокуренной комнате, стал требовать отчета о "мерах по маскировке объекта". Я почувствовал острую необходимость выхода в свет. Туллий и Вилор в этом конкретном вопросе со мной согласились.
- Дня через два, когда все подготовим, надо будет дать течь.
- Течь так течь, Вилор организует, - без лишнего энтузиазма пожал плечами армеец, - Ну, сбежится сюда толпа с камерами, как мы будем выглядеть?
- Только для одной компании и чтоб, обязательно, она очень гордилась свежестью своих новостей. В идеале - прямой эфир у корреспондента.
- Таких немного, скормить информацию будет трудно, - Вилор, как всегда, осторожничал.
- Но чем мы рискуем? Только если переборщим, да и то.
Перестановки, закупки, маскировка - прошли быстро. Всем хотелось избавиться от трупного занятия, у всех имелись грандиозные планы. Через якобы мятежного кокорца был уведомлен специальный корреспондент одной очень почтенной, гордой и донельзя чванливой компании, которая, однако, всегда была готова пусть в эфир горячий сюжет. Пришлось повозиться, чтобы отыскать молодого новичка, недели две как попавшего сюда. Журналиста, как мотылька, безотказно летевшего на свет истины и гонорара, прельстила перспектива раскрыть тайну того странного заводика на который так давно жалуются местные жители.
Через два дня он прибыл в кишлак, уже переименованный обратно в станицу. Остановился в доме того почтенного отца семейства, ворота чьего дома выбил "краб" и который уже третий месяц с нашего молчаливого согласия разрабатывал дальнее нефтяное поле. Обработка шла серьезно: Антугаев поведал ему о нескольких пропавших людях, о минных полях вокруг объекта и о странных, синего цвета огнях, играющих по ночам над котловиной. Искренне пожаловался на коррупцию и хищническую разработку недр, принадлежащих, по праву, кокорскому народу. А чтобы не выглядеть фашистом, он пригласил соседа - северца, вернувшегося в свой родной дом - и тот наплел что-то очень похожее (Трудновато было бы Дамиру Калиновичу вернуться в свой дом, но мы очень попросили тогдашних его хозяев. Обратно переселилось еще несколько семей, вот только немного их было, желающих сюда вернуться.).
Специальный корреспондент все тщательно снял. Материал казался ему подходящим, но не было в нем той яркой сенсационности, того кричащего фактажа, что приносит славу. И ближе к вечеру Антугаев, под большим секретом, рассказал о тропинке в минном поле. Её саперы оставили, чтобы в самоволку ходить можно было. Он, Антугев, по этой тропинке не лазил, но сын его к позициям подкрадывался.
- Там сараи какие-то странные, маленькая дорога, метров двести - ведет непонятно откуда и непонятно куда, - с готовностью поддержал средний сын Антугаева.
- Хм, - с чудовищным акцентом усомнился корреспондент, - ты так много говоришь, но тебе, как это будет? Тебе здесь жить?
- Может и нет, - не без резона ответил Антугаев, - Но мы тоже не дураки, себя выдавать не будем, с тобой за периметр не пойдем. Да и тебе поостеречься не лишнее.
Журналист раскинул мозгами: нанять местных в качестве свингеров*, значит распрощаться с камерой, а такая хорошая была у него только одна. Его самого вполне защищала прямая передача материала своим. После сеанса связи, чтобы он там не сделал, его не расстреляют и даже надолго не посадят. Кроме того, из этого надо извлечь выгоду, обеспечить записи выход в эфир. Идеал в прямой эфир. Спутниковый телефон принес ему призрачное согласие начальства. Он припомнил, какая разница по времени, и чтобы попасть в родной прайм-тайм, назначил выход на одиннадцать часов вечера.
______________ * Свингер - человек, поставляющий журналисту за умеренную цену пленку с интересующим его содержанием.
Две тяжело нагруженные тени вышли с окраины станицы, когда тучи как следует заслонили старый месяц. Сделав небольшой крюк, они стали медленно подкрадываться к охранной линии. Все было как надо: прожектор с единственной вышки ленивым лучом обшаривал окрестности, гавкали редкие собаки.
- Вот, от одного камня до другого, и дальше, чем на два метра - не отходи.
Журналист в таких напоминаниях не нуждался. Поползли. Один раз световое пятно прошло совсем близко, но не задело их. Вот и колючая проволока - как же без нее?
- Они вот тут подлазят - палку упирают одним концом в землю, а другим в проволоку. Дальше ты сам, - сопровождающий провалился в черноту за спиной.
Вокруг была тишина, лишь издали неслась смутно-знакомая мелодия какой-то ягодной песенки. Журналист протащил обе сумки под "колючкой", быстро, но тщательно выставил антенну.
- Есть сигнал?
- Да?
- Я пошел, сами решите, что гнать в эфир.
Держа камеру на плече и разматывая за собой катушку с кабелем, он начал протискиваться к славе.
Край котловины, что был сразу за вторым рядом колючки, открыл впечатляющее зрелище: будто донышко черного котла, в котором едва-едва тлели несколько слабых огоньков и клубился удушливый дым. Но эти огоньки хорошо освещали три больших сарая, и в самом длинном из них били железом по железу. Журналист обвел камерой периметр и ему сразу стало ясно, что хозяева здешних угодий много больше боятся собственных солдат, чем повстанцев: не было ни одной тропинки, спускавшейся от края к центру. Собачий лай, редкие часовые, прожектор - все это было снаружи, а он был внутри. Только одна дорога, действительно короткая, соединяла узкий проход между холмами с левым сараем, а вернее, с гаражом - оттуда высовывались тупые рыла бензовозов.
