— Чего бояться? — отвечал Коля на всеобщую тревогу и страх. — Они взрослые люди, это проявление их гражданской позиции, их волеизъявление. Мы им поможем, чем сможем, а там пусть сами решают. Тем более что все они, как видишь, не рвут окончательно с прошлой жизнью.

Для пробы написали официальные приглашения семьям врачей Винс и Зайцевых, семьям учителей Вдовкиных, Чулковых, Насакиных, семьям инженеров Тюкиных, Самошкиных и Каргиных. Написали доброе пригласительное письмо потомкам “кулаков” из Челкара, Атырау, Бишкека.

Через неделю с ООО “Тагил” был заключен договор на оказание услуг по ремонту бывшего колхозного интерната, столовой и бани.

Озимые

Бессонные ночи изматывали Ивгешку, убивали всяческие желания. Сашенька часто болела, точно ей нужно было испачкаться в земном, испробовать все болезни.

Тот, кто не имеет детей, никогда, наверное, не поймет до конца своих родителей, не ощутит кровную непрерывность с ними. Сашенька на многое открыла ему глаза. Дима только сейчас по-настоящему поблагодарил отца и мать за муки родов, за бессонные ночи, за взрослую необходимость принимать решения, за желание отвечать не только за себя, за ответственность перед новым, другим человеком, за трудную любовь, за неизбежный эгоизм детей и этих вечных слов: “А зачем вы меня родили? Я же вас не просил”.

Однако Сашенька не объединила Ивгешку с Димкой. Мало того, девочка словно бы стала сообщницей матери в ее скрытой, ненужной и разрушительной борьбе с мужем. Однажды, после очередной задавленной вспышки неудержимого желания, Димка, не придавая тому никакого значения, прошел несколько раз мимо заднего двора Амантая. Но когда в воротах появилась Альбина, он понял, куда влек его мучительный телесный зуд.

И если Димка обожал и поклонялся Ивгешке, как женщине и матери, даже не требуя от нее плотского удовлетворения, то здесь всецело поклонялись и самоотверженно служили ему, как хозяину, как сильному самцу. Его привлекала сладкая бесстыдность Альбины, неутомимость, простота доступности и развратная умелость. Но он не любил ее, и не было окончательного проникновения, полного слияния между ними, всего лишь поверхностное взаимное удовлетворение. Конвульсии ее наслаждения забавляли его, а стоны раздражали и в конце концов смешили.

— Ты чья будешь, Альбина? Кто ты, вообще?

— Я же внучка Рабиги! Ты разве не помнишь, как мы у твоего деда тележку соломы сожгли, когда спичками баловались?

— А-а, вон оно что.

— Ты смотри не влюбись в меня! — строго сказала она. — Я Ивгешку уважаю, она хорошая.

Димку удивила эта вечная женская самоуверенность, сродни неопасному помешательству.

Яровые

В конце апреля приехала семья Зайцевых. Все “правление” колхоза опекало их, как самых дорогих гостей.

В начале мая появились Вдовкины, Завьяловы и Бражниковы — потомки “кулаков”. Эти “кулаки” не стали располагаться в общаге, они договорились со строительной фирмой в Соль-Илецке и начали возведение “родового поместья”. Их примеру последовали Рубцовы, а Зайцевы и Вдовкины купили дома старушек, вместе с ними в качестве “бабушек” для своих детей.

Стали загораться окна “хирургической” в заброшенной больнице. Засветилась настольная лампа в “учительской”. Никитины стали разбираться с колхозной бухгалтерией и поговаривать о льготных кредитах и нацпроектах.

Провели колхозное собрание. Приехавшие люди еще не столкнулись с трудностями, и потому в клубе царила эйфория, свойственная всем благим начинаниям. Но Димка с радостью увидел будущего председателя. Это был Василий Кандауров, бывший продавец лифтов из Магнитогорска — большой лысый мужчина с дочкой и женой художницей. Есть люди, которым приятно и не обидно подчиняться. Он очень дельно говорил, Димка даже заслушался. А Василий осторожно посматривал на него, чтобы понять, не нарушает ли он его властную границу, не забирает ли полномочия. Со всеми приезжими было на удивление легко — самодостаточные, вежливые, тактичные люди, со своими идеями, предложениями и желанием работать. Вместе с ними отмечали Пасху и Первомай, День Победы и Сабантуй, выезжали на тарантасах в Первый лесок, расстилали ковры. В баклушах, защищенных высохшими, корявыми деревцами, ловили карасей и готовили уху.

Люди попробовали все напитки, привезенные с собой, а в итоге перешли на местный самогон. Это закономерно — в Германии лучше всего пьется пиво, в Испании портвейн, в Крыму Массандровские вина, а здесь самогон, как субстанция этих мест, в которой чудесным образом сгустились аромат, горечь и печаль степная.

Димка лег на теплые, подсохшие травы, слушал тихое гудение степи, спицевый стрекот насекомых и разговоры людские. Безмятежное счастье окутывало его, как засыпающего ребенка, до которого доносятся разговоры родных. Даже сейчас, лежа отдельно от круга, он чувствовал, что те, кто сидит там, поглядывают на него и во взглядах этих забота и внимание. Приезжие, больше похожие на туристов, рассуждали о местном климате, о видах на арбузный урожай. А потом стали рассказывать о том, как решились приехать сюда.

— По дороге на работу я делаю переход в метро, это с “Третьяковки” на “Новокузнецкую”,  знаете, если кто бывал в Москве, — говорил москвич Поленов, чувствовалась периодичность сигаретных затяжек. — И однажды я, это, обратил внимание на дубленку мужчины передо мной, мне понравились тканевые вставки на плечах, это, специально замахренные даже. На следующее утро, в том же месте и в ту же минуту я снова увидел впереди себя эти же вставки. Аж обалдел. И вот так, это, я не то, чтобы решил уехать, а впервые задумался как бы. Это, сижу здесь, об арбузах рассуждаю…

Община

Похолодало. Словно случайный пух покружились первые снежинки. Замерзли коровьи следы в грязи у водопоя. Глянцево посинели и затянулись паутиной листы мать-и-мачехи. Запахи стали острей и печальней.

Всю осень говорили о необходимости возрождения молочно-товарной фермы, прикидывали возможности на покупку коров голландской породы, немецких свиней и новозеландских овец. Димка, чувствуя себя скорее парторгом, нежели председателем, приводил свои доводы: с мясом будет морока, затраты на овцеводство в полтора раза превысят выручку от ее продукции. Он мягко убеждал, что, прежде чем возрождать МТФ, надо переходить на выращивание зерновых, картофеля, подсолнечника и кукурузы, более выгодных и неприхотливых, чем нежные арбузы; что понадобятся лишние руки для сенокоса, подготовки кормовой базы.

Справили несколько новоселий. Подрастал и двухэтажный дом Коли и Овика, до первого снега они возвели мансарду — таких домов в деревне еще не было.

Димка стоял у ворот и с удивлением смотрел на черные выемки в снежной кутерьме, плывущие к площади. Доносились крики, вспыхивал женский смех, обрывки разговоров на дорожке у самого плетня.

— Да нет, я пробовала пивом завиваться.

— Ну и как, крепко?

— Хрен расчешешь!

— Вот и Новый год, — прошептал Димка и тоже пошел собираться.

Клуб был празднично украшен. Из зала вынесли все стулья, скамейки и поставили в центре елку. Редкие деревенские люди жались по стенам и углам, с интересом, смущением и иронией наблюдали они за поведением приезжих, городских людей. Местным, чтоб начать веселиться, требовалось крепко выпить. Это был, в общем, праздник одного с Димкой поколения, танцевальной музыки одного периода. Многие из них, когда-то считавшие небывалой пошлятиной “Ласковый май” и “Модерн токинг”, теперь лихо отплясывали под их удобные и в меру быстрые мелодии. Эта музыка была фоном их юности и стала отчасти хранителем светлых и печальных воспоминаний, стала саундтреком обычного фильма их единственной жизни.

Пришел Дед Мороз со Снегурочкой, забавно, в частушечной форме поздравили почти каждого, подарили мелкие безделушки.

— Человечество! — задорно закричала большегрудая веселушка Снегурочка, жена Василия. — Земные люди, дорогие! Давайте сделаем оргвыводы! Перестанем жить убого, бездарно и недружно, что еще?.. Ура!