Иссиня-черный купол усыпан звездами, по центру недосягаемо далекими, а по краю такими близкими, что, казалось, пойди на край деревни и коснешься лбом и носками обуви звездной стены.
Когда Димка вернулся из туалета, он не поверил своим глазам — Ивгешка снова была с этим скрипачом. Они стояли у борта и говорили о чем-то.
— Дя Федь, брат! Я ж люблю тебя! — пьяный Коля лез целоваться.
Овик поддерживал его.
— Вовик-джан, скажи ему, что я нищ! Одна надежда на урожай.
— Сам скажи, Николай.
— Он не хочет общаться с нищим и холостым развратником.
— Лиссен ту ми, Коля, — грустно усмехнулся Димка. — Билив ми.
Ивгешка запрокинула голову и сладостно засмеялась. Она никогда так не смеялась с Димкой.
— Я не понимаю его… Давай поговорим, а! — Коля приобнял Овика.
— Я не могу вести пьяные разговоры, — ответил пьяный Овик.
— Я не пьян.
— Ты принял алкоголь, значит, ты пьян.
“Зачем он пристает к ней, зачем дразнит невесту, распаляет ее?” — Дима едва остановил силу, вступившую в руки ноги, интуитивно толкавшую его сбросить противника и его скрипку за борт.
— Почему у тебя язык заплетается, Вовик-джан?
— Потому что у меня язык не успевает за мыслью.
— А почему у меня не заплетается?
— Разберись в себе сам.
— Ты хочешь меня поставить на более низкий уровень?
“Ему приятно, он уже почувствовал ее тайную влюбленность в него. Ему приятно, что жених надулся, как жаба. Что за мудаки, эти молодые парни?!”
— Я не унижаю людей. Это принцип. У меня есть принципы.
— У тебя язык заплетается.
— Хорошо, давай медленнее говорить.
“Зачем, почему, когда ты абсолютно счастлив, всегда вмешивается что-то чужое, насмешливое и всесильное?!”
— Давай медленнее. Я не пьяный.
— Коля, ты выпил две бутылки водки.
— Хорошо, джан, какую меру ты установишь, что человек пьяный?
— Две бутылки.
Ивгешка, тяжело дыша, подсела к Димке и склонила голову на его плечо.
— Как ты? — пересиливая дрожь, спросил он.
— Нормально… Не люблю брюнетов, — зевнула она.
Димка удивился и посмотрел по сторонам: теплоход медленно скользил мимо острова, который он всегда про себя называл ее именем — Ивгешкин остров.
— Помолчим, Вовик, — кашлянул Коля. — Я люблю тишину.
— Это обычный пьяный разговор.
— Я не пьяный.
— Все. Я молчу…
Коля вдруг закашлялся и осмотрелся с отчаянием в глазах. Видит ли Димка, услышал или нет.
— А-а, тут накурено просто.
Димка вдруг новыми глазами посмотрел на Колю и с отрадным чувством в душе отметил, что он поправился, заматерел и был так безмятежно счастлив, будто у него завелась семья.
Урожай-2010
Прополочная машина, сконструированная Димкой, не помогла. Оставались большие огрехи. Пришлось искать и нанимать за деньги таджиков и казахов из “Спутника”. Никто из деревенских людей, не имеющих за душой ни гроша, не соглашался полоть, считая это унижением. Лишь Валера выказал желание, но, когда за ним приехали в шесть утра, он лежал пьяный и невменяемый.
Божественная пружина, заложенная в плоских сухих семенах, раскрывалась неспешно, неумолимо. И люди уже не могли помешать природным законам, они могли выступить только связующим звеном между землей и вселенной. Поля зацвели и покрылись желтым маревом. Завивались плети. Вскоре под цветками вздулись шишки. Димка трогал их пальцами и дрожал от счастья. Вид этих гладких детенышей наполнял радостью его душу, воспитывал ее и вселял уверенность в законности человеческого бытия.
Пололи еще раз. Только в конце июля закончился этот адский труд. Но земля, отдыхавшая с десяток лет, щедро воздавала за все мучения. Это был апофеоз арбузного урожая. И новая напасть — птицы и зайцы. Интересно, что они каким-то мистическим образом умели выбирать самые спелые арбузы, но к самой мякоти были равнодушны — зайцы обгрызали корку, а птицы вынимали семена. Клюнутый арбуз был загублен навсегда. Вороны и сороки садились сверху, громкой, агрессивно-базарной стаей, их сразу можно было шугануть выстрелом из “Сайги”. Но вскоре они сделали выводы, тихо садились за лесополосой и короткими боковыми перебежками, как партизаны, выскакивали из нее на бахчи, и заметить их уже не было никакой возможности.
Случайно, в один из оглушительно солнечных дней, Димка нашел спасение. Две серебряные птицы сидели на ветке, потом вспорхнули, взблеснули и вытянулись лентой от видеокассеты. Димка собрал по деревне кучу вышедших из употребления кассет и натянул магнитофонные ленты по периметру полей, насколько хватило. “Коммандос” и “Чужой”, “Крестный отец” и “Эммануэль” шуршали на ветру, надувались, взблескивали и пугали птиц.
Потребовали арбузы и людских жертвоприношений. В обед одного из атомно-жарких дней на бахчах у Базырово обнаружили два трупа — Валеры, вызвавшегося за еду и деньги сторожить бахчи, и его друга, молодого казаха по кличке Текумзе. Они лежали, скорчившись, обхватив руками животы. Ногти сорваны с окровавленных пальцев, землю скребли от боли. Пузырилась от жары красномясая плоть раздавленных арбузов.
— Умер Максим, и хер бы с ним! — горевал Коля. — А ведь они даже не алкоголики. Я алкоголик! А они жертвы бессмысленности бытия.
В шалаше лежала полторашка с разведенным техническим спиртом, который продавала Аниска Губа. Вся деревня знала, что она бодяжит эту отраву. Димка добился, чтобы тела забрали на экспертизу. Полторашки со “спрайтом” участковый приобщил к делу. На этом все и закончилось, дело спустили на тормозах за отсутствием прямых улик. Магомедов на звонки Димки напряженно сопел в трубку и отшучивался.
На похоронах Валеры была мать старушка и приехавшая из Соль-Илецка красивая женщина, которая любила его, но жить с ним не могла. Сырой холм, мощный деревянный крест, портрет молодого человека, молчаливые слезы любящих женщин — это были суровые и трезвые земные вещи, все то, чего не было в расхлябанной и бесцельной жизни Валеры.
Спустя несколько дней после похорон, на ночном арбузном поле рядом с Димкой встали призраки Валеры и Текумзе, точно пришли попрощаться. Он представлял себе всю их жизнь, какой она могла бы сложиться при другом раскладе.
— Жаль, Валера, что жизнь показала такую правду, — запоздало ответил он.
Холодком обдало руки, будто Валерка и Текумзе, прощаясь, хлопнули его по плечам.
Светила полная луна, под ее холодным светом полновесно сияло темно-зеленое арбузное море. Димку потрясала могучая сила земли и воля всего сущего к жизни. Весь мир затих, восхищенный, испуганный. Туго налитые плоды распирало нежной мякотью, казалось, бахни сейчас из “Сайги”, и все они, от края до края, полопаются от звуковой волны.
Без окон, без дверей — полна горница гостей
Все “правление колхоза”, Васянка, Альбина, таджики, казахи начали “катать” Кримсон. Они собирали арбузы в Тамерлановы кучи, так удобнее загружать засыпанные соломой фуры азербайджанцев и дагестанцев, с которыми уже договорился майор Магомедов. Считали по четыре рубля за килограмм, расплачивались наличными.
Под конец погрузки арбузы выскальзывали из рук, сыро кракали и обливали всех соком. Пальцы слипались, покрывались клейкой земляной коростой. Тучи насекомых пищали, гудели и нещадно жалили.
Скрылась за бугром последняя фура, увозя с собой мелкие городские звуки. Грузчики гладили ноги и руки, точно сбирая невидимые булыжники с мышц, и безучастно смотрели, как бахвалящийся Васянка катит двадцатикилограммовое ядро. Пыхтел и так старался, что потные ладони скользнули по гладкому боку, и он перекувыркнулся через арбуз. Вскочил с такой чумазой и удивленной мордочкой, что все захохотали.
В конце августа майор Магомедов остановил у Базырово товарняк. Десятки нанятых бомжей в потогонной системе загружали “Холодком” бездонные вагоны. Состав пошел в Тюмень.
Азеры и даги гнали фуру за фурой, но арбузов оставалось еще так много, что забирало отчаяние, будто на смену одним вылуплялись другие. На Сашкином поле земля вынула из себя и до поры до времени прятала гиганта — зеленый, шестидесятикилограммовый арбуз. Магомедов повез его в качестве подарка губернатору. Слух о небывалых Волкомуровских арбузах пошел по всей области.
