Литмир - Электронная Библиотека

Поэтому вначале он улыбался всем, и это всем нравилось. Пока “политики” не поняли, что он улыбается и другим. И тут любви пришел конец.

С этих пор отношения Фабиана с молодыми стали двусмысленными. С одной стороны, они не чурались его, потому что видели, что Фабиан не собирается с ними соперничать ни на карьерной лестнице, ни в стремлении добиться расположения шефа, которое у него было и так, он ведь знал шефа гораздо дольше других и бывал с ним порой даже фамильярен. С другой стороны, при всей внешней приветливости (это ведь так по-американски!) они смотрели на него со скрытым недоверием. Возможно, они не были до конца уверены, что он не станет с ними бороться за более влиятельные позиции в будущей Кунгла.1 Это нежелание бороться было для их менталитета совершенно чуждо и не вмещалось в их мобильную, динамичную картину мира. Это было подозрительно.

Да-да, возможно, это безразличие компрометировало Фабиана больше всего. Хотя путь, который выбрали молодые, был ограниченным, а их мировоззрение узким, но все же они знали, что делать и чего хотеть. Они были преданы своему делу, они были едины, они были внутри.

Фабиан не был внутри. Он явно стоял в стороне. Он не мог отождествить себя со своей ролью, не мог принять близко к сердцу свою работу и ее объект. Это не казалось ему основой его жизни, альфой и омегой. Это не заставляло его ни слишком радоваться, ни слишком огорчаться — как молодых. Он не болел их проблемами и не праздновал их победы.

В этом-то и состоял его грех, и Фабиан, конечно же, знал, каковы будут последствия. Конкурентов могут ненавидеть, но в конечном счете к ним относятся более терпимо, чем к тем, кто безучастен. Потому что тот, кто отстраняется, невольно делает смехотворной деятельность тех других, которые воспринимают ее очень серьезно.

Да-да, подсознательно это сильно задевало молодых. Потому что Фабиан всем своим существом давал понять, что то, к чему они стремятся, на самом деле ничего не стоит и никакая это не вершина.

 

Размышление о внутренней жизни шефа

Фабиан с самого начала размышлял о том, осознавал ли шеф обстановку в их канцелярии или нет? Некоторые наблюдения давали повод предполагать, что он так же далек от практической жизни, как марсианин. Неужели он витал в облаках?

Фабиан не мог в это поверить. Прежде всего было против всякой логики, что человек с таким острым аналитическим умом, как шеф, не дает себе отчета, где он живет. Он должен был знать, что в нынешнее смутное время, когда законов было мало и никто не мог контролировать их исполнение, не говоря уже о совести и этичности, — в такой ситуации было чрезвычайно трудно действовать. Тем более что технический уровень know-how даже в правительственной системе отставал от прочего мира лет на двадцать и телефакс кое-где считался предметом роскоши.

Не означало ли это, что шеф только делает вид, что не понимает? Потому что не хочет понимать? Отношения, царящие вокруг него, не нравились ему, и он отказывался их принимать.

Если не вижу и не слышу, то этого не существует.

Такой возможности Фабиан полностью не исключал. Но ему казалось, что это все-таки не главное, что за позицией шефа кроется определенный метод. Отрицание действительности было лишь видимой частью айсберга. Шеф сознательно требовал невозможного, надеясь таким образом достичь максимально возможного результата. По принципу — требуй невозможного, получишь возможное. Шеф требовал, чтобы они вели себя так, будто Эстония ничем не отличается от цивилизованного мира. Шеф, казалось, вообразил, что его сотрудники имеют такую же подготовку и такую же культурную базу, как и он сам, что они так же образованны, так же начитанны и так же хорошо танцуют, как их коллеги в какой-нибудь культурной стране. То есть что они образцово ориентируются в сфере, в которой им надлежит действовать, знают правила игры и вообще в курсе всего, что приобретается в лучших университетах на соответствующих факультетах. И что в его подчиненных каким-то необъяснимым образом сочетаются западный лоск и обтекаемость и неиспорченность и свежесть восприятия крестьян из развивающихся стран.

Он игнорировал тот факт, что они были дилетантами и неумехами, несмотря на добрые намерения. Он должен был знать, что, за исключением горстки зарубежных эстонцев и нескольких молодых, три месяца обучавшихся на каких-нибудь курсах на Среднем Западе, да нескольких бывших московских приспешников, ни у кого не было образования по специальности и только у пяти или шести человек, работавших под прежней властью, были навыки управления.

Но он не хотел этого знать. Иначе зачем он отдавал распоряжения, которые сначала заставляли его подчиненных смеяться, потом отчаиваться и рвать на себе волосы? Да, но сам он делал при этом невинное лицо: “Дорогие мои, такое распоряжение звучало бы нормально даже в Центральной Африке”. И в каком-то смысле он был прав.

Взять хотя бы эти самые полторы тысячи долларов. Попробуй-ка кто-нибудь в другой стране кому-нибудь объяснить, что достать их на следующий день дело совершенно невозможное!

Были этот метод и эта позиция чем-то сознательным или интуитивным, этого Фабиан не мог сказать. Да это и не важно — главное результат.

В конечном счете Фабиан должен был признать, что “метод” шефа работает.

Его сотрудники ругались, отчаивались, проклинали шефа на чем свет стоит, но о чудо! Справлялись с такими делами, чему сами удивлялись. Кто знает, что произошло бы, если бы шеф давал им задания, исходя из реальности? Весьма вероятно, что тогда эти задания исполнялись бы в лучшем случае наполовину и вместо работы в их канцелярии царила бы приятная бодрая суета, как и всюду, и старый мир уходил бы от них все дальше и дальше.

Может быть, шеф надеялся, что, поступая так, он быстрее приблизит новый мир?

Фабиан не сомневался, что Коэрапуу соберет эти полторы тысячи долларов к завтрашнему дню. Уж он наколдует. Чтобы шеф не уехал, такого еще не бывало.

 

Мировая Схема

Шеф и Фабиану отдавал распоряжения, которые заставляли чесать затылок. Например, уже во время их второй встречи он объявил, что отдел Фабиана должен как можно скорее включиться в Мировую Схему. Именно так он и сказал: “В Мировую Схему”. Он произнес это, сложив трубочкой губы, изящно артикулируя, с эмпатией. Станцевал гавот, закончив его эффектным антраша, в прыжке скрестив несколько раз ноги в воздухе.

Что нужно было понимать под Мировой Схемой, этого шеф не объяснил. Фабиана стали раздирать противоречивые чувства: “Ура — Мировая Схема! — возликовал он. — Теперь мы знаем, куда надо включаться. До сих пор мы с утра до вечера думали, куда бы включиться. Весь наш организм, каждая клеточка и волосок изнывали от жажды включения. И вот явился Рудольфо и прекратил наши мучения!”

С другой стороны, он должен был признать, что уже много лет не следит регулярно за периодикой, отражающей глобальные проблемы. Шеф, естественно, не догадывается об этом и уверен, что Фабиан знает, что такое Мировая Схема. И чтобы не разочаровать шефа, Фабиан не стал ничего спрашивать, а попытался сам разузнать — у политологов, биологов, синергетиков и других представителей фундаментальных наук, а также — из специальных журналов и желтой прессы.

Он изучал и изучал, но ясности так и не добился. Тогда он собрался с духом и спросил у самого Рудольфо.

Шеф глубоко задумался. А затем начал танцевать незнакомый Фабиану танец, похожий на “Bunny Hug”, но с усиленными элементами эмериндии. Он танцевал долго, исполняя в промежутке танец вприсядку донских казаков, к которому присовокупил плавные шаги из медленного вальса.

Сначала Фабиану показалось, что шеф совсем забыл про Мировую Схему. Затем шеф как бы между прочим сказал, что термин “Мировая Схема” не используется широко, это просто пришло ему в голову, когда однажды вечером после дождя он обозревал небо, где поднялась радуга. “Тут мне и явилась Мировая Схема, — прознес шеф задумчиво. — Мне показалось, что эта радуга соединяет действительность и поэзию, наше настоящее и то, куда мы стремимся попасть. Мне показалось, что, опираясь на эту радугу, мы однажды достигнем цели”.

12
{"b":"415438","o":1}