Литмир - Электронная Библиотека

Но по временам, совершенно изгоняя поблескивающий этот юмор из щёлочек, теперешний гость прокуратора широко открывал веки и взглядывал на своего собеседника внезапно и в упор, как будто с целью быстро и незаметно разглядеть какое-то пятнышко на носу у собеседника. Это продолжалось одно мгновение, после чего веки опять опускались, суживались щёлочки и в них начинала светиться добродушие и лукавый ум”.

Видно, что какой-то дар (писательский) у Мастера был; и этот дар можно было бы направить на истинное служение своим пером. Вместо этого Мастер, соблазненный дьяволом, но и поддавшийся соблазну, обладает полнотой ответственности; если бы он был просто медиум в прострации, то это была бы болезнь. Как сказано у Достоевского в “Братьях Карамазовых” – “пускай на эшафот, но сначала надо выздороветь”.

В данном случае, он потом сойдет с ума и, главным образом, на почве мании преследования, а здесь он в полноте ответственности творит свою клевету, свой соблазн и вместо богочеловека Господа Иисуса Христа, Бога, воплотившегося ради спасения нашего, он творит человека и даже более того - человечка.

Надо сказать, что в свое время была проделана работа Натальей Бонецкой (моей однокурсницей), где она рассмотрела вот эту поэтику “преступления и наказания” для всех героев Булгакова. Одну, неучтенную никем, особенность мы назовем – в чём заключается наказание Мастера? Мастер осужден на все века до Страшного Суда - получать в реторте гомункулуса, то есть человечка. Эта средневековая легенда алхимиков о создания в колбе и реторте искусственного человека; вот ему и назначено на все века сидеть над ретортой, подогревать ее и получать в ней человечка.

Булгаков творит воистину Святым Духом, поэтому, кроме этого главного наказания, для Мастера существует другое наказание, не менее важное – он лишен навсегда удела во Христе, который составляет истина и свобода. Вместо истины Маргарита ему обещает – “сон укрепит тебя, ты будешь рассуждать мудро” (какой мудростью - она не поясняет).

Мастер навсегда будет лишен памяти, как Фрида: а именно, “исколотая память, сказано, начала потухать”. Я не говорю уж о том, что он лишен преображения и свободы – он остался в том же ветхом естестве, поэтому через много лет он предстанет Иванушке “в виде пугливом”, обросшим бородой, которого Маргарита тянет за руку. Удивительное дело, сначала он вовлек ее в этот диаболизм, а потом уже она в нём его утверждает. И последнее, Мастер осуждён на Маргариту. В ее последнем диалоге так и сказано, что “прогнать ты меня уже не сумеешь”.

Откуда взялось отождествление Мастера с Булгаковым? Конечно, от советских критиков, начиная с покойного Лакшина. Почему-то для Лакшина облик Мастера отдаленно напоминает портрет Булгакова. Хотя в портрете Мастера сказано – бритый, темноволосый, а у Булгакова светло-русые волосы; с острым носом – тоже про Булгакова не сказать; с встревоженными глазами – у Булгакова взгляд твёрдый и спокойный; со свешивающимся на лоб клоком волос – у Булгакова волосы редкие, свешиваться нечему и волосы он всегда примаживал бриолином. Портрет никак не проходит.

Попытка сжечь роман. Булгаков сжигал не всё, а только некоторые главы; что уж действительно он воспринял, это не только поэтику Достоевского, но и его поэтическое ремесло в полноте. Достоевский начинает писать “Преступление и наказание” от первого лица (от лица Раскольникова) и этот первый вариант - сжигает. У Достоевского всегда существует первый вариант, который летит в огонь (это называется по-писательски - “разогнать перо”), а потом он пишет заново.

Булгаков по образованию врач, но и Достоевский по образованию – техник, он закончил как и Брянчанинов военно-инженерное училище. Для Достоевского существует такое понятие как верная или не верная постановка художественной задачи и он настаивает, что неверная постановка художественной задачи прежде всего компрометирует главную мысль.

Постановка художественной задачи у Достоевского меняется в процессе написания и тогда роман летит в огонь (это признак ответственного отношения к своему делу). Первый вариант “Преступления и наказания” написан от первого лица, от лица Раскольникова и место ему в огне, потому что после постановки духовной задачи[236] (уже новой) рядом с героем оказывается героиня Софья Мармеладова, а повествование, разумеется, переходит к автору.

Достоевский пользуется тем, чту в математике называется краевая задача: он рассматривает поведение своих героев в некоторых крайних ситуациях для уяснения самому себе их характера; ни крайние ситуации, ни поведение в них героев потом в роман не войдут. Например, Разумихин в “Преступлении и наказании” для семейства Раскольниковых (для матери и сестры) выступает как мальчик на побегушках – “расторопный молодой человек”, как зовет его Пульхерия Александровна. Для того, чтобы играть роль мальчика на побегушках при любимой девушке да еще при ее матери, надо очень много смирения и большое внутреннее самообладание - и, прежде всего, не сорваться. А если Разумихин сорвётся? Вот этот вопрос Достоевский задает себе и проверяет – как будет вести он сам и как будет вести себя Дунечка. Там (в экстренной ситуации) Разумихин запил – не выдержал унижения. И Достоевский помечает: “Заметки к роману” – то есть для себя.

В окончательном тексте романа это отразилось – Разумихин приходит к Раскольниковым и застаёт, как Дунечка стала его горячо благодарить, потом сказала, что “нам придётся расстаться”, ничего не объяснила, ушла к себе и заперлась. Он приходит к Раскольникову и говорит, что “я пришел только обругаться, а теперь уж я знаю, чту я буду делать”.

- И что ты намерен делать?

- А тебе какое дело?

- Смотри, ты запьешь.

И Разумихин даже рад сознаться:

- Родька… Ты всегда был смышлён и никогда, никогда не был ты сумасшедшим! Это так: я знаю.

Но то его успокаивает, обнадёживает и, наконец, как бы, “назначает” его опекуном над матерью и сестрой – в качестве жениха сестры. Дело разъясняется.

Это отношение Достоевского к творческому процессу в значительной степени Булгаков воспринимает у него, поэтому в тетрадях часть листов – просто белая бумага; это значит, что всё, что там должно стоять, он знает наизусть (он потом продиктует), а то, что не нравится – тому место в печи.

Предположение о том, что Мастер – Булгаков (это тоже термин из математики), – тривиальное предположение. Даже в отличие от Льва Толстого, ни Достоевский, ни Булгаков не склонны изображать себя, кроме как в шаржах. Конечно, “Театральный роман” – это шарж, поэтому там фигурируют реальные люди.

Кстати о Льве Толстом. Уже поздний Розанов и уже после смерти Толстого, которого он знал лично, вспоминает одну его фразу – у меня нет героев. И Розанов замечает: “Врёшь, голубчик, твой герой – это твоё собственное непомерно разросшееся “Я””.

Булгаков (в отличие от Льва Толстого) может от своего героя отойти, он всё время смотрит на него с подобающего расстояния, поэтому именно в художественной системе Булгакова Мастер может и должен быть отдан аду. И свидетельств того, что место Мастера – ад, в романе несколько. Первое свидетельство – это сон Маргариты. “Ночью он оставлял ее (то есть Мастер) и мучилась она только в дневные часы (а тут приснился). Приснилось неизвестная Маргарите местность, безнадёжная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое, бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. (Почему-то саврасовский пейзаж, но только понятый – В.Е.). Какой-то корявый мостик, под ним мутная весенняя речонка; безрадостные нищенские полуголые деревья; одинокая осина, а далее меж деревьев за каким-то огородом бревенчатое зданьице. Нето оно – отдельная кухня, не то баня, не-то – чёрт его знает что”.

Опять же баня, то есть опять Достоевский. У Достоевского в “Преступлении и наказании”, когда Свидригайлов приходит к Раскольникову, то говорит, что почему-то мы представляем себе вечность, как то, “чего и постигнуть нельзя – огромное, огромное. А почему же непременно огромное? А может, там просто деревенская банька; закопчённая, с пауками по углам”. Тут даже Раскольников не выдерживает и говорит – “неужели же Вы не могли представить что-нибудь утешительнее и справедливее?” А тот посмеялся и говорит – “а может, это справедливое то и есть и, знаете, я бы нарочно так сделал”.

вернуться

236

Духовная задача – это служение. Достоевский и рассматривал свою литературную деятельность именно так. А художественная задача – это средство воплощения своей духовной задачи.

152
{"b":"415399","o":1}