Каким образом даже Воланд как бы не торопится употребить свою власть? Это загадочный эпизод с Фридой. Эпизод с Фридой – это собственно слегка переиначенная гётевская Гретхен; это именно внебрачно забереневшая и убившая своего ребенка, убившая платком (задушила) и с тех пор этот платок подают ей каждое утро (она пытается этот платок уничтожить).
Когда Маргарита собирается оказать ей благодеяние (плата самой Маргарите за услуги на балу), то она говорит – “я хочу, чтобы Фриде перестали подавать платок”. И тут Воланд употребляет загадочное слово “взятка” – “она что, Вам взятку дала?” Выразился он иначе – “я думаю, что получение Вами взятки от этой дуры Фриды является невозможным, это несовместимо с Вашим королевским достоинством”.
Фрида‑то действительно – дура, ведь она хочет забыть; она хочет забыть, а ей надо помнить и просить – вопль-то достает и из ада и первым, к кому ей надо обращаться, - как раз к ребенку, к ребенку, который невинен и потому принят Господом.
Вместо этого Маргарита выхлопатывает ей окончательное забвение и, стало быть, окончательный ад. Тогда Воланд намекает ей, что, может быть, с Вашей стороны это психическая ошибка? Вот он и спрашивает её: “Вы – человек исключительной доброты, высокоморальный человек?” И та отвечает, что – “я легкомысленный человек; я попросила за Фриду, потому что имела неосторожность подать ей твердую надежду и теперь она верит в мою мощь и если я не удовлетворю ее желание, то не буду знать покоя всю жизнь” (тогда как только она собиралась утопиться, значит, речь о жизни вечной). То есть, её ходатайство продиктовано абсолютной оголтелой, самопожирающей гордыней и вот эта гордыня для Воланда понятна. Воланд и отвечает – “а тогда понятно”.
И когда Маргарита говорит Фриде “величественно”, именно как бутафорская царица, что “тебя прощают и перестанут подавать платок”, то Фрида простирается перед нею крестообразно, а после этого мелкие бесы ее утаскивают.
Крестообразно – это последнее напоминание о кресте. Но, конечно, для Маргариты это напоминание проходит бесследно, креста она не помнит, не знает и не признает.
В романе Коровьев налаживает кружок хорового пения и поют они “Славное море”, то есть они поют о том, как бежать из каторги.
Шилка и Нерчинг не страшны теперь,
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала[235].
То есть, жизнь – каторга и как-то с этой каторги надо бежать. Конечно, это тоже советует дьявол – от себя не убежишь. Но в любом случае он настраивает на эти мысли: здесь каторга неизбывная (по выражению Солженицына “замордованная воля”) и дьявол навевает мечту о бегстве с каторги.
Здесь также, на мой взгляд, есть и литературная аллюзия – и снова из Достоевского. У Достоевского в “Преступлении и наказании” Свидригайлов, ещё будучи слугой дьявола, предлагает Раскольникову бежать заграницу (“а вопросы человека и гражданина - побоку”, - добавляет он ехидно), а уж в качестве альтернативы – самоубийство. Но потом, на пути к покаянию, он уже говорит (обращаясь к Санд) иное: “У Родиона Романовича две дороги: или пуля в лоб (здесь уже это явно вариант тупиковый, да и несвойственный Раскольникову – ему “слишком жить хочется”), или по Владимирке (то есть на каторгу – В.Е.). А выйдет Владимирка, так ведь он по ней, а Вы – за ним? Ведь так?” (“Преступление и наказание”, ч.VI).
Иными словами, путь на каторгу – путь искупления (“страдание принять и грех искупить – вот что надо!” – слова Сони), и он‑то оказывается истинным – и спасительным.
Лекция №21 (№56).
Ещё раз о “Мастере”, особенно же о его авторе, то есть о М.А. Булгакове.
1. Что должно было поставить в тупик? (посредственность исполнения).
2. Откуда взялось отождествление Мастера с Булгаковым?
3. Преступление и наказание булгаковского героя.
4. Е.С. Булгакова – несколько слов о ней. Причем тут Маргарита?
5. Финал: последний год жизни, болезнь и смерть Михаила Афанасьевича Булгакова.
Что такое роман Мастера, критиками которого были в основном любители. Первое, что понадобится, – это литературные влияния на вставной роман; их мог не заметить разве что Константин Симонов – по малой своей образованности. Эти влияния явные: Мережковский, “Христос и антихрист” (все три романа); Пшибышевский – безусловно; но особенно Сенкевич – роман “Quo vadis?”.
Конец XIX-го века отмечен буквально обвалом макулатуры на евангельские темы: роман “Мария Магдалина” (абсолютно забытого автора); роман “Варрава” и так далее. Чуть ли не все евангельские персонажи попадали в герои.
Поэтому, если Воланд спрашивает, “как это вы другой темы не нашли”, так, простите, дьявол лжет. Мастеру в 1928 году лет тридцать восемь, то есть он где-то 1890 года рождения. Булгаков родился в 1891 году, и все эти романы – это его детское и отроческое чтение.
Роман написан посредственно, и это должно было остановить внимание критиков; особенно обилие этих дешевых красивостей, которых много у Сенкевича - и они же есть во вставном романе. Это и “белый плащ, кровавый подбой”, и “ласточка, прорезавшая колоннаду”, и “жирный розовый дух”, то есть запах розового масла; и уж совсем – “трепетные мерцания”, “страшные безглазые золотые статуи”, “взлетали к черному небу и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму”; “две белых розы, утонувших в луже красного вина”. Нравиться это могло только Маргарите, то есть человеку сомнительного литературного вкуса. То есть, это почерк автора, выразительные средства, стиль – это всё.
Кто же всё-таки автор вставного романа? Прошлый раз мы говорили о том, что участие дьявола, как внушение, не оставляет сомнения; но с другой стороны, дьявол - бездарен. Ведь творческие энергии – это энергии Духа Святого, они даются человеку, как творцу, образу Бога‑Творца. Поэтому, конечно, творит Мастер, но дьявол, который ангельской природы, присутствует в этом творении: его дело подтолкнуть под локоть, сбить с пути, соблазнить, окружить тьмой, чтобы не видно было света. Как у Марии Николаевны Толстой, монахини Марии (в Шамордине), было видение о дьяволе, который стоит за спиной ее брата Льва Толстого и закрывает ему глаза от света.
Поскольку ангельское дело – всеприсутствие, то, естественно, дьявол присутствует и смотрит через плечо; естественно, он и запоминает ангельской памятью. Поэтому, не Мастер “угадал”, а дьявол хорошо запомнил белый плащ с красным подбоем. И, наконец, Иванушка получает тот же самый текст (того же выражения, того же стиля и так далее) по внушению, именно как медиум и, между прочим, по внушению же он получает и финал, тот самый, где “протягивается лунная дорожка” и по ней бежит “остроухий пес” – словом, все эти создания демонской игры ему также внушаются, но только в определенный дьявольский день, вот в это самое весеннее полнолуние.
Единственно, что действительно объединяет Мастера и Булгакова, – это любовь к Достоевскому. Описание Афрания удивительным образом напоминает словесный портрет Порфирия Петровича из “Преступления и наказания”; особенно как психологический портрет. У Порфирия белые ресницы, лицо у него бабье, халат тоже как будто подпоясан по-бабьи, но только с этим курносым и бабьим лицом странно не гармонируют его глаза и особенно взгляд.
То же самое мы встречаем у Афрания. “Явившийся к Пилату человек был средних лет, с очень приятным, круглым и опрятным лицом, с мясистым носом; волосы его были какого-то неопределенного цвета – сейчас, высыхая, они светлели. Национальность пришельца было бы трудно установить. Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия, которое, нарушали, впрочем, глаза, вернее не глаза, а манера пришедшего глядеть на собеседника. Обычно маленькие глаза свои пришелец держал под прикрытыми немного странноватыми как бы припухшими веками. Тогда в щёлочках этих глаз светилось незлобное лукавство. Надо полагать, что гость прокуратора был склонен к юмору.
