Сделано это было, скорее всего, по ходатайству Екатерины Ивановны Загряжской — больше хлопотать перед императором по столь щепетильному вопросу было некому.
Скрепя сердце Геккерены тянули со сватовством более месяца! Причина тому ясна — Дантес не пылал желанием связывать себя брачными узами с бесприданницей, вдобавок еще и не блистающей красотой, порочной девицей-переростком. Возникали планы женитьбы на другой — княжне Марии Ивановне Барятинской, отчаянные планы бегства за границу с Натальей Николаевной и т. д. Но параллельно предпринимались какие-то шаги и для сватовства к Екатерине Гончаровой, именно на них впоследствии и ссылался барон Геккерен, а следом за ним В. А. Жуковский.
Накануне официальной помолвки Е. И. Загряжская с великим облегчением написала В. А. Жуковскому: «Слава Богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому щастию за четверть часа пред ними из Москвы приехал старший Гончаров и объявил им родительское согласие, и так все концы в воду».
21 ноября Пушкин прочитал В. А. Соллогубу свое озлобленное письмо Геккерену — по этому лекалу было потом написано январское письмо, приведшее к дуэли, — и при этом воскликнул: «С сыном уже покончено. Вы мне теперь старичка подавайте».
Соллогуб немедленно поехал и рассказал о письме В. А. Жуковскому, который тут же поспешил к Александру Сергеевичу и отговорил его ссориться с Геккеренами.
22 ноября В. А. Жуковский встретился с Николаем I и рассказал ему о душевном состоянии Пушкина.
23 ноября император лично встретился с поэтом. Исследователи предполагают, что в тот день Пушкин дал царю слово не доводить конфликт до дуэли. С этого времени он и в самом деле стал всячески избегать встреч с Геккеренами.
В конце декабря 1836 г. Пушкин написал отцу в Москву: «У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской»[163]. Как видите, никакой обозленности в отношении Дантеса, никакого раздражения в целом.
Но вот что любопытно: из этой цитаты обычно берут слова «приводит меня в бешенство» и заявляют, что с таким бешенством Пушкин относился к Дантесу накануне бракосочетания француза с Екатериной!
10 января 1837 г. состоялась свадьба Дантеса и Екатерины Николаевны. Посаженой матерью была графиня Нессельроде, посаженым отцом — барон Геккерен. От Пушкиных ненадолго приехала Наталья Николаевна. Пушкин и Дантес стали родственниками — свояками. Во избежание конфликта Пушкины не приняли молодых даже со свадебным визитом. Но с этого времени все стали замечать возрастающую ревность Натальи Николаевны к Екатерине Николаевне в отношении Дантеса, что сильно раздражало Пушкина.
23–24 января 1837 г. предполагается резкий перелом в душевном состоянии поэта, когда он решился отказаться отданного императору слова. В ту ночь состоялась еще одна встреча-беседа Пушкина с Николаем I (подтверждено самим царем), во время которой, по мнению ряда исследователей, поэт сообщил императору о своей ревности к жене в отношении самодержца и о бароне Геккерене как авторе оскорбительного пасквиля. Установлено, что встреча эта состоялась на балу у графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова (1790–1854) и продолжалась с 10 часов вечера 23 января до 3 часов утра 24-го.
24 января вечером был бал у Мещерских. С. Н. Карамзина так описала поведение на нем Пушкиных и Геккеренов (Дантесов): «Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под долгим и страстным взглядом своего зятя… Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет…»
25 января 1837 г. А. С. Пушкин направил барону Геккерену письмо на французском языке следующего содержания:
«Господин Барон!
Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я увидел, что минута настала, и воспользовался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.
Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, — вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «Возвратите мне моего сына!»
Вы хорошо понимаете, Господин Барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозоривать вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сделать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее — обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не остановлюсь.
Имею честь быть, Господин Барон,
Ваш покорный и послушный слуга Александр Пушкин».
Это письмо, написанное преимущество со слов Натальи Николаевны и более похожее на набор бабьих сплетен, чем на послание серьезного мужа (вспомните тот же ответ Пушкину от Н. Г. Репнина-Волконского), глубоко оскорбило Геккерена. Тем более что совершенно очевидно, что в основном оно содержало беспочвенные инсинуации. Но вызвать Пушкина на дуэль барон не мог, поскольку представлял в России лицо нидерландского короля.
Письмо было получено как раз в тот час, когда Геккерен собирался в гости к Строгановым. Откладывать поездку он не стал, но решил посоветоваться с Г. А. Строгановым[164], человеком в Петербурге чрезвычайно уважаемым и считавшимся знатоком правил аристократической чести. Геккерен искренне искал возможность избежать дуэли, но Григорий Александрович, ознакомившись с письмом, объявил, что иного пути у Геккеренов нет. 26 января 1837 г. «сифилитик», говоря словами Пушкина, Дантес послал Александру Сергеевичу вызов на дуэль. За что его клеймят по сей день, а начал М. Ю. Лермонтов.
13
Немного часто публикуемой и необходимой для понимания дальнейших событий информации.
Дуэли в России были запрещены законодательно с 1715 г. вплоть до 1894 г., когда Александр III попытался их узаконить и государственно регламентировать порядок проведения.
139-й воинский артикул, принятый в 1715 г. императором Петром I, строго воспрещал дуэли между офицерами: «Все вызовы, драки и поединки чрез сие наижесточайше запрещаются… Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет бьггь казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случитца, что оба или один из них в таком поединке останетца, то их и по смерти за ноги повесить». Однако, поскольку дуэли затевали преимущественно аристократы, всегда находился случай установление это не исполнять.
