Лотман пишет: «Так, например, построен знаменитый трактат «О человеке, его смертности и бессмертии». Его объединяющая мысль — необходимость героической личности, готовой отдать жизнь за свободу человека. Далее разбираются два варианта: человеческое существо материально, со смертью кончается для человека все, и — душа бессмертна и смерть — лишь переход к высшей форме жизни. Радищев не отдает предпочтения ни той, ни другой концепции, и за это его неоднократно упрекали, обвиняя в эклектике, непоследовательности или же предполагали цензурные уловки — спасительное средство для тех, кто не может совладать с материалом. Радищев же сам дал очень ясный ответ: человек может думать, что с жизнью все кончается, или предполагать бессмертие души. Но в любом случае он должен преодолеть страх смерти и быть готовым принести себя в жертву своим убеждениям.

Таким образом, основной поворот убеждений Радищева — педагогический. Надо воспитать героизм, и для этой цели могут быть использованы все философские концепции, на которые можно опереться. Зато в идее героизма у него никогда не было ни колебаний, ни двойственности. Более того, он создал (и попытался осуществить на практике) целую концепцию героизма: мир погружен в рабство, но рабство не есть естественное состояние человека. Даже насилие не может объяснить загадку возникновения деспотизма, человек создан для свободы, и он везде в цепях…[31] Просветители склонны были объяснять это глупостью народа, его темнотой и суеверием, поскольку утверждение, что рабство — результат насилия, вступало в противоречие с тем, что угнетатели всегда находятся в меньшинстве и, следовательно, с просветительской точки зрения, сила не на их стороне… Естественная «глупость» дураков и животных противостоит противоестественной глупости рабов.

Для западного просветителя основной задачей было сформулировать истину, для русского — найти пути ее осуществления. Это придавало русскому Просвещению специфическую окраску: соединение практицизма и утопизма. Необходимо было указывать пути осуществления идеалов, а любые из этих путей заведомо были утопическими.

Радищев разработал своеобразную теорию русской революции, которую он тщательно обдумывал на протяжении долгих лет. Рабство противоестественно. Быть рабом так же противоречит самой природе человека, как, например, постоянно стоять вверх ногами. Но люди доверчивы и неинициативны: стоять вверх ногами сделалось их вековой привычкой. Привычки, обычаи, традиции для просветителя — именно те силы, которые противостоят разуму и свободе. Для борьбы с ними необходим «зритель без очков» (так называл Радищева А. Р. Воронцов), то есть тот, что смотрит на мир свежим взором философа. Свобода начинается словом философа. Услышав его, люди осознают неестественность своего положения. Как человеку, привыкшему мучительно стоять вверх ногами, достаточно простого слова: «Глупец, стоять надо вверх головой!», так слово философа рождает свободу…

Однако исторический опыт внес изменения. Просветитель останавливался с изумлением не только перед фактами рабства и деспотизма — само существование народного долготерпения оставалось для него загадкой. Все слова были уже сказаны философами Просвещения, но это не привело к свободе. Народы оставались равнодушными к истинам просветителей или осуществляли их в кровавых и, по мнению Радищева, искаженных формах. Разбудить народ оказалось не так просто. Якобинская диктатура не вызвала сочувствия Радищева. Он увидал в ней все тот же деспотизм в других одеждах. Позже Герцен выразил самую сущность трагедии Просвещения, сказав, что тайна мировой истории — это загадка человеческой глупости. Именно эта загадка заставляла Радищева мучительно искать выход за пределы человеческой глупости…»

Даже младенцу понятно, что в данный отрывок Лотман вложил собственное объяснение невозможности существования социалистического общества, равно как общества демократического и утопичность, более того, историческую пагубность основных идей гуманизма в целом. В более узком аспекте приходится признать, что ученый в силу своего положения в советском обществе либо не задумывался над этим, либо умалчивал, но книга Радищева была обращена прежде всего к императрице, и прежде всего на ее разум рассчитывал автор. Расправа, сколько ни ожидал ее Александр Николаевич, оказалась слишком жестокой, чтобы не разочаровать писателя в лучших чувствах и фантазиях. Результатом стала нарастающая по жизни мизантропия. Вот слово и сказано! Этого слова и боялся Лотман, да и прочие исследователи вкупе с ним. Но весь выше процитированный фрагмент описывает путь Радищева к мизантропии. Именно он начал кильватерную колонну великих флагманов русской литературы — броненосцев-мизантропов, вековых и неколебимых охранителей национального российского[32] духа — Радищев, Гоголь, Фет, Лесков… Однако подробнее эту тему мы будем обсуждать в другой главе. Здесь же подчеркнем, что именно великая мизантропия и должна рассматриваться как первооснова самоубийства Александра Радищева.

Как же все произошло?

23 ноября 1796 г., менее чем через три недели после кончины Екатерины II, новый император Павел I повелел взять с Александра Николаевича обещание не писать более ничего против властей и ссылку в Сибири заменил ему постоянным пребыванием в личном имении — селе Немцово, которое, однако, стало собственностью не самого осужденного, а трех сыновей и дочери опального писателя, родившихся до его ареста. Так и жил лишенный всех прав Радищев в течение недолгого царствования крутого нравом императора. При этом большинство исследователей утверждают, что Павел I вернул ссыльного на родину назло покойной матери, поскольку все делал вопреки ее решениям.

Положение изменилось уже через две недели после убийства Павла I. 15 марта 1801 г. наследовавший ему Александр I, который был в добрых отношениях с А. Р. Воронцовым, дал Александру Николаевичу полную свободу. Вскоре писателя затребовали в столицу, и б августа 1801 г. Александр I назначил Радищева членом Комиссии составления законов при Государственном совете. Правда, ему был положен оклад в 1500 рублей в год, тогда как другие члены Комиссии получали не менее 2000 руб.

Назначение это состоялось после двукратного обращения с такой просьбой к императору председателя комиссии и близкого друга А. Р. Воронцова графа Петра Васильевича Завадовского (1739–1812).

О нем следует сказать особо, поскольку в литературе постоянно указывается, что именно под впечатлением от скандала с Завадовским Радищев и покончил с собой.

Род Завадовских ведется от польских дворян. Предки Петра Васильевича обосновались на Украине. В свою бытность генерал-губернатором Малороссии фельдмаршал П. А. Румянцев приметил сметливого молодого человека и назначил его правителем своей секретной канцелярии. Вместе с благодетелем Завадовский участвовал в Русско-турецкой войне 1768–1774 гг., где Румянцев был главнокомандующим и прославился как великий полководец. Вместе с С. Р. Воронцовым Завадовский составлял текст Кючук-Кайнарджийского мирного договора, подведшего черту под этой славной победоносной кампанией. В 1775 г. Румянцев побывал в Санкт-Петербурге, Петр Васильевич его сопровождал и заинтересовал Екатерину II. Красавца оставили в столице, и два года он являлся фаворитом императрицы (1775–1777), соперником Г. А. Потемкина. Впрочем, соперничество это оказалось неудачным для Завадовского, и в 1777 г. его удалили от двора, не забыв при этом щедро одарить крепостными душами в Малороссии и Польше. В дальнейшем он исполнял второстепенные, но важные поручения власти. В частности, Завадовский 12 лет возглавлял строительство Исаакиевского собора, управлял двумя банками, занимался реорганизацией Пажеского корпуса и т. д. Во всех делах Петру Васильевичу очень помогала его многолетняя, еще со времен малороссийской молодости, дружба с личным секретарем Екатерины II Александром Андреевичем Безбородко (1747–1799), который при Павле I стал светлейшим князем и канцлером Российской империи. Однако едва Безбородко умер в апреле 1799 г., как Завадовский тотчас оказался в опале у императора и предпочел добровольно скрыться в своих поместьях.