Действительно, с прогрессистами можно согласиться – исторический процесс, как социализация и развитие экономики явление вполне позитивное, объективное, жизненное. Но что делать с явлением, ведущим к увяданию и смерти? Прогрессисты все обобщили и унифицировали, избавились от лишних индивидуалистических культурных переживаний. Пессимисты не смогли отделить развитие государства и общества, цивилизации в полной мере от развития этноса-народа – вырвать антропологию из истории, вычленить социогенез из этногенеза. Их безусловная заслуга в том, что они все же обозначили эту проблему, как ключевую в человеческом существовании. Теория Гумилева как раз успешно справляется с культурно-историческими нагромождениями, когда она ставит этнос во главу угла.  Однако выводы Гумилева тоже не внушают оптимизм и не идут далее выводов народоведения Ратцеля. Он также становится заложником эсхатологической идеи. Этногенез заканчивается увяданием, редукцией, растворением. Конец и вновь начало – как слабая ироничная надежда состоящая в штрихах, в продолжении в других, во влиянии прошлого на будущее. Но, увы, не продолжение этого прошлого в будущем.

Печальный исход приводит к следующей дилемме – так ли важен прогресс и развитие, как важно само существование типа? Насколько для типа значимо возвышение в сравнении с его первоначальной основой, с его непосредственным существованием во времени. И почему же нельзя преодолеть условности этногенеза, заката, декаданса? Почему эти условности мешают продолжить род, сохранить народ?

Над этим уже давно задумывались. Платон и Аристотель – гении античности осознавали закат цивилизации, вырождение народа. И видели разрешение в своих моделях идеального государства, как формы существования народа. Аристотель видел некую политию – форму правления лишенную недостатков демократии и аристократии. Платон также воображал гармоничный союз черт бытования антагонистов Спарты и Афин: спартанских обязанностей и афинских свобод. Их умозрительные идеалы выдержали проверку временем, но не воплотились в реальности. Породили целый сонм утопий Нового Времени. И, в конце концов, теоретики вычленили из этого идеала сам народ во имя улучшения общества, государства и гражданина. Что проявилось в либеральной и социалистической идее. В прогрессизме. 

Вернемся вновь к телеологии трагедии. Самой впечатляющей иллюстрацией процесса гибели типа стала для Запада гибель Рима. Гобино, Чемберлен, Щпенглер, Ратцель, Гюнтер, Розенберг, каждый по-своему связывали крушение высокой культуры именно с фактором возвышения – социогенезом: насыщенным социально-историческим, экономическим и политическим процессом. В русле его бурных перипетий возникал хаос – расовый ли, народный ли, культурный. Прогресс начинал доминировать над основой, над первоначалом, давшим ему импульс. Государство, экономика, культура постепенно стали доминировать над расой и нацией. Экспансия вела к смешению пространств, отношений и соответственно народов. Импульс крови растворялся и со временем затухал, империи ветшали и на их руинах уже властвовали декаденты и новые орды неизвестных народов. Сопоставления с современностью давали и дают нынче также неутешительную картину будущего нынешней глобальной уже цивилизации, построенной белой расой после Рима. Бремя белого человека становится невыносимым.

Исходя из подобной исторической проекции традиционалисты – сторонники изначальности в ее совершенстве (фелькиш, консерваторы и т.д.)  попробовали пойти в своих взглядах в разрез с прогрессом, объясняя его инволюцией, регрессом. Сделав, таким образом, историю общества и культуры в целом процессом пагубным для типа. Тип в процессе социальной истории «изнашивается», смешивается, растрачивается начальная его чистота и сила. Таков вывод Гобино, такова же основа закона цикла Генона: от «золотого века» к «железному». Далее к неминуемому окончательному крушению в духе всевозможной мистики типа. Однако традиционалисты в своем стремлении к чистоте и мистической метафизике так и не представили до сих пор выхода из тупика этногенеза и декаданса. Эсхатология слишком большая ценность их жрецов. Они сумели отделиться от социума в космос, научились парить над землей и временами, стали «потусторонниками».

Центральной фигурой попытавшейся в 19 веке преодолеть весь этот декаданс, пессимизм и вытекающий из него финальный нигилизм этногенеза и культуры стал, конечно же, Фридрих Ницше, который восстал как против «потусторонников», так и против всего современного ему, да и нам общества. Раскрыть всего Ницше не хватит и жизни. Поэтому отметим Главное – он потребовал от мира, от человечества Вечного возвращения к основе. То есть перманентного к ней движения. Единственной реальной основой, к которой стало возможным применить принцип Вечного возвращения, стала раса. Однако ни сам Ницше, ни его последователи, ни пангерманисты, ни арманисты, никто из тех, кто занимался Традицией тогда и сейчас, не преодолели смерти типа. Они нашли ценность расы, ценность традиции – колоссальный труд и достижение, но не свет в конце тоннеля. Прогресс и Традиция оставались в непримиримом противоречии.

Выход же был найден провинциальным австрийским подданным родом из Плази, немцем Рудольфом Юнгом. Он разработал и внедрил, пусть и не во всем совершенстве и изяществе мысли, Мировоззрение вневременного типа. Миф. Миф существовал и ранее. Его изучали, его брали за основу, ему следовали. Но не ставили его как постоянную величину Настоящего. Он всегда был прошлым или основным, но не настоящим. Миф также следовал закону увядания. Теперь же Миф взял за основу вечное возвращение к первичности типа – расе. Идея непрерывности-перманентности через стремление к изначальности, к основе.

Национал-социализм бросил вызов смерти народа – финалу этногенеза, как когда-то давно Христос сделал вызов смерти человека – пессимизму античности, отравленному «малоазиатским» универсальным мировидением. То, что сделал Гумилев позднее в теории – поставил органичность на первое место – что дает нам сегодня новый метод для представленного тут анализа и оценок, то национал-социализм частично осуществил в мифе и на практике. Он стряхивал старую «басню об истинном мире» напрочь, во имя Нового мира, но при этом же возвращаясь к расе, сохранял тот же народ, что и всегда был. Другие не предполагаются ему на смену. Палингенез – новое рождение/возрождение – преодоление этногенеза стал понятен только сегодня (За эту истину спасибо англичанину Роджеру Гриффину). Именно через изучение «третьего пути» - фашизма и национал-социализма.

Объединив понятия этногенез-национал-социализм-палингенез, в остатке получим следующий итог. Народ – первичен. Он есть форма и движение государства, цивилизации, а не государство – форма народа. И существует народ для того, чтобы стать совершенной расой, а не совершенным государством. В этом именно порок увядания! Что цивилизация создается народом, а не народ возвышается цивилизацией! Государство – это средство! Экономика – это средство! Культура – это средство! То, что не разглядели пессимисты от истории, как впрочем, и прогрессисты всех мастей, опиравшиеся лишь на социогенез.

Последствия появления национал-социализма оказались еще более глубокими. Национал-социализм не отрицает  через основу сам прогресс! Наоборот развитие должно было послужить перманентности основы, движению по пути к ней, по пути расы. Также как и основа, своим понятием о прошлом и грядущем «золотом веке», о его чистых понятиях справедливости, чести, уклада подталкивала прогресс на верный путь, на путь социальной справедливости, солидаризма разных слоев населения – в пику непрерывной классовой борьбы и истории «войны всех против всех». Таково на самом деле внутреннее содержание национал-социализма – этого коренного переворота в истории человечества, ноосферы и биосферы, новый его этап развития.