Я нагнулась и посмотрела на алмазный диск. Он был очень тонкий — тоньше листа пергамента. И крутился с бешеной скоростью. Стекло резал так легко, словно бутылка сделана из воска. С боков в диск били две струйки мутной воды.

— Можно стажерке спросить, этот диск, наверно, жутко дорогой. За него полстраны купить можно. А вдруг сломается? Линду не накажут?

— С чего ты взяла, что он дорогой? — удивился Мухтар.

— Но… Он такой большой… Какого размера был алмаз, из которого его выточили?

— А-а… Сам круг не алмазный. Он спрессован из специального пластика и алмазной пыли. Поэтому так и называется.

Пока говорили, еще два отрезанных колечка скатись в лоток.

— Можно стажерке узнать, для чего это?

— Я же говорю — дурью маемся, — вступил Стас. — Какой-то хлыщ из Дворца сказал Линде, что она не чувствует веса денег. Дети знати не умеют вести дела, их обдирают как липку. Твой Шурртх и Линда поспорили, что она сама кого угодно обдерет. И это обойдется ей дешевле двух бутылок хорошего вина. Дешевле — потому что вино она выпьет. И вот вчера, только мы справились с кризисом, она привела сюда Шурртха и устроила праздник по случаю победы разума над интеллектом. Мы распили две бутылки шампанского и бутылку коньяка. Шурртх упился в зюзю, хотя коньяка ему не наливали. Кстати, ночевал в твоей комнате. А нам было поставлено на вид, что споили твоего братца. И прощение получим только за полкило фальшивых изумрудов.

Шурртх ночевал в моей комнате! А я не знала?!

— Может стажерка чем-то помочь вам?

Мужчины переглянулись.

— Программировать станок ты не умеешь, так что пока — ничем. Когда закончим огранку, разложишь камни по пакетикам. По пятьдесят штук в пакетик. А пока — смени Марту. Она со вчерашнего дня ничего не ела.

Я поклонилась мужчинам и побежала в столовую. Быстро проглотила кусок жареного со специями мяса, запила фруктовым соком, чтоб погасить пожар во рту. И задумалась, что же приготовить Марте? Вызвала на экран киберкока имена. Буквы незнакомые, но вот имя Мухтара, значит над ним — Марта. Теперь — обеды. Ох, сколько много… Ткнула в пятый сверху, получила салатик, тарелку горячего супа, что-то непонятное на второе и чашечки с чем-то на сладкое, как здесь говорят. Составила все на поднос, отнесла Марте в страшную комнату.

— Какая ты умница, — похвалила меня Марта. — Но зачем очки надела? На камбузе все цело? Ничего не сгорело, не взорвалось?

Оказывается, я так и хожу в защитной маске. Буду во Дворце — подарю кузнецу. То-то он обрадуется!

— Стажерка ходила в мастерскую. Там Мухтар и Стас работают. Госпожа Марта, ляг, поспи. Я подежурю.

— Дело говоришь, — согласилась Марта, отправляя пустые тарелки в утилизатор. — Слышишь, как диагност попискивает? Если звук изменится, тут же буди меня.

Легла на кушетку, накрылась легким одеялом и мгновенно заснула. Я села в пригретое ее теплом кресло, повертелась — неудобно. Забралась с ногами, свернулась комочком. Хозяин выглядел усталым и изможденным. Черты лица заострились, кожа под глазами потемнела. Лежал абсолютно неподвижно, только грудь мерно приподнималась при дыхании. А я уже второй раз дежурю у его кровати. В прошлый раз он спас отца, в этот — меня. И оба раза сам попал на больничную койку.

Заглянули Мухтар со Стасом. Я показала им знак молчания — ладошка на рот и тут же жест отрицания — ладошка вертикально, ребром. Они поняли, дружно кивнули и тихонько прикрыли дверь. Бесшумно шагая, прошлась по комнате, притушила свет до полумрака, вернулась в пригретое гнездышко на кресле.

Во Дворце меня очень редко наказывали болью. Оставить без еды, или загрузить работой — это запросто. Но даже плеткой до крови не били. Это не значит, что мне никогда не приходилось сталкиваться с болью. Один раз в прачечной, когда мы не столько работали, сколько шалили и брызгались, рабыня хотела вылить ведро кипятку в общее корыто, но поскользнулась, упала и окатила кипятком ноги мне и еще троим. Я была ближе всех. Даже не почувствовав еще боли, запрыгнула в это самое корыто. За мной — остальные прачки. Дно не выдержало, провалилось — и вслед за волной кипятка по полу прачечной прокатилась волна теплой мыльной воды.

Говорят, это спасло ноги многим. Говорят, отделались легким испугом. От этого легкого испуга мы, пятеро наиболее пострадавших, ночью спать не могли.

Но даже тогда не было так больно, как вчера. Та прачка не хотела ронять ведро. И вчера никто не желал мне такой боли.

Дверь тихонько приоткрылась, и Стас поманил меня рукой в коридор.

— Позвони Шурртху, успокой его. Он уже три раза тебе звонил, — сообщил Стас, вкладывая мне в руку рацию. — его номер 207.

— Спасибо, господин, — с поклоном поблагодарила я Стаса и присела на пятки у полуоткрытой двери. Так, чтоб слышать попискивание белого ящика с зеленоватым экраном. Как Линда учила — этой кнопочкой оживить рацию, потом набрать номер, нажать зеленую кнопочку и поднести к уху. Только услышав длинные гудки, я удивилась, что рисунки на кнопочках превратились в понятные цифирьки. На секунду отняла рацию от уха и вновь взглянула. Да, были рисунки, стали цифры.

— Я Шурртх, кто хочет говорить со мной? — раздался знакомый голос.

— Я Миу. Шурр, я узнала, что ты вчера был у нас. И даже не поговорил со мной, — зашептала я в трубку. Стас, стоявший рядом и наблюдавший за моими действиями, подмигнул мне, пощекотал за ухом и ушел по своим делам.

— Миу, с тобой все хорошо?

— Сегодня — да. А вчера было хреново. Но все уже прошло.

— Вчера ты спала, и твое дыхание плохо пахло. Женщина с мечами сказала, что тебя нельзя будить. А если я разбужу, то оторвет мне голову и скажет, что так и было. Что у вас вчера случилось? Почему сегодня твой Владыка не посетил Дворец?

— Ой, Шурр, вчера такое было! Ты не поверишь! Представь, словами можно отравиться. Как поганками! Я выучила десять тысяч слов — и мне поплохело. Да так поплохело, что чуть копыта не отбросила. Меня хозяин спас. Но сам тоже отравился.

— Миу, не части. Ты на каком языке сейчас говоришь? Я одно слово из трех понимаю.

На каком языке я говорю? На русском?! — понимание пришло так неожиданно, что села бы на пол, если б уже не сидела. Повторила Шурру еще раз, следя за языком.

— Удивительно! Кто бы мог подумать, что словами можно отравиться как поганками, — не мог поверить Шурр.

— Десять тысяч слов! — убеждала я его. — За четверть стражи. Даже меньше. Наверно, я не так сказала. Не отравиться, а переесть, понимаешь? Мозгами переесть. Слишком много и слишком быстро. Если Владыка спросит, передай, что со мной все хорошо, ладно? Мне пора к хозяину.

— Не переедай так больше, маленькая разбойница. Конец связи.

— Конец связи, могучий серый воин. Не обижай серых дев! — Нажала на кнопочку отбоя и побрела на пригретое место. Можно не притворяться бодрой, а спокойно все обдумать, как ма Рритам учила. "Случилось плохое — сядь, подумай". Никто не хотел мне зла. Никто не ожидал зла. Это — отправная точка, как говорил учитель. Почему же со мной случилось страшное? Наверно, умерла бы, если б не хозяин. Хозяин за меня пострадал. Учитель говорил: "Если любишь, чужая боль больнее". Марта говорила, его боль больше. Все сходится. Что же это было? Предупреждение?

Осторожно прикасаюсь к руке хозяина. Она не холодная, но прохладная. От манжетки на запястье тянутся шнурки к белому ящику. Обхожу кровать, чтоб не порвать шнурки, ложусь рядом с хозяином. Уткнувшись лбом в плечо, согреваю в ладонях его руку. Слезы беззвучно капают на простынь. Ритмично попискивает белый ящик.

Хозяин, я исправлюсь, мамой клянусь.

Просыпаюсь от изменения звука. Вместо равномерного попискивания — непрерывный "пииии". Пытаюсь вскочить, но рука хозяина зажимает мне рот.

— Тссс! — шепчет мне на ухо. — Не надо будить Марту.

— Но мне велено…

— Я только до туалета. И сразу назад.

Движения у хозяина осторожные, экономные, как у раненого. Журчит вода. Потом хозяин бредет к шкафу с пузырьками на полочках, ищет что-то. Снова журчит вода. Хозяин возвращается, ложится под одеяло, пристегивает шнурок к манжетке. Пугающее "пииии" сменяется знакомым попискиванием.