Иной раз такой дирижабль, скрываясь за облаками, опускал на длинном тросе корзину с наблюдателем, который сыпал свои бомбы, куда хотел…

Приехав в отряд, я спросил у летчиков:

— Почему вы не ведете борьбы с цеппелинами?

— А как, по-вашему, должны мы вести борьбу с ними?

— Не знаю, как вам, а мне это кажется делом довольно простым, — ответил я. — Ведь цеппелин представляет собою громадную цель. Что, если направить прямо на него свой аэроплан и, закрепив управление, самому выпрыгнуть с парашютом? Машина врежется в цеппелин и разворотит его оболочку. Мне кажется, стоит пожертвовать своим аэропланом для того, чтобы уничтожить такую гадину!

— Да… Но если это, по-вашему, так просто, вот вы и попробуйте сами, покажите пример, — смеясь, говорили летчики.

— И показал бы, даю вам слово! Но ведь я же не летчик, иначе я таким способом давно сразил бы не один цеппелин! Парашют дает для этого полную возможность. Надо только добиться, чтобы в легкой истребительной авиации поскорее ввели парашюты.

Однако тогда этого так и не дождались, хотя в конце империалистической войны у парашюта было уже немало друзей. Нашлись генералы, которые оценили пользу парашюта. Они просили великого князя Александра Михайловича, который тогда был главным начальником российских воздушных сил, обязательно ввести парашюты в авиации. На этом докладе князь начертал такую резолюцию:

«Парашют в авиации — вообще вещь вредная, так как летчики при малейшей опасности, грозящей им со стороны неприятеля, будут спасаться на парашютах, предоставляя самолеты гибели».

В этой циничной великокняжеской резолюции, как солнце в капле воды, отразился тогдашний режим.

Немного позже разнеслась печальная весть о героической гибели нашего русского летчика П. Н. Нестерова, отца высшего фигурного пилотажа, так необходимого теперь, в современном воздушном бою. Нестеров тогда бросил свой самолет на немецкий и протаранил врага. Это был вообще первый случай такой борьбы между самолетами, и Нестеров, оставшийся в ней победителем, погиб, не имея при себе парашюта. Конечно, ответственность за гибель столь ценного для родины человека падает на высшее бюрократическое командование царской армии.

Генералы, а с ними и министры рассуждали так: «Машины дороже людей. Мы ввозим машины из-за границы, поэтому их следует беречь. А люди найдутся! Не те, так другие!»

Вот почему так трудно было пробить дорогу моему изобретению, предназначенному для спасания человеческих жизней. Вся обстановка самодержавной России была против него.

Тут я не могу не вспомнить замечательные слова великого вождя нашей страны товарища И. В. Сталина. В 1935 году товарищ Сталин сказал Герою Советского Союза товарищу Чкалову: «Ваша жизнь дороже нам любой машины».

В словах товарища Сталина отразилась та подлинная забота о людях, которая делает труд человека радостным, а жизнь — счастливой.

Конечно, после революции, когда изменилась вся наша жизнь, изменилась и судьба парашюта.

Уже в 1917 году у нас начали учиться прыгать с парашютом. Но сначала занимались этим только воздухоплаватели. Сторонники парашюта, энтузиасты из молодежи, старались вызвать доверие к нему у всех людей воздуха. Так, например, командир 28-го воздухоплавательного парка доносил начальнику Воздушной школы в мае 1917 года:

«12 сего мая во вверенном мне отряде производились опыты с парашютом Котельникова. Два раза с высоты 200 и 300 метров было сброшено чучело весом в 5 пудов. Оба раза парашют раскрылся и чучело плавно опустилось на землю. Затем в корзине поднялся младший офицер отряда, подпоручик Остратов, который, надев пояс парашюта. с высоты 500 метров выпрыгнул из корзины. Около трех секунд парашют не раскрывался, а затем раскрылся, и Остратов вполне благополучно опустился на землю.

По словам подпоручика Остратова, он во время спуска каких-либо болезненных явлений не ощущал. О столь положительных результатах испытания парашюта считаю необходимым довести до вашего сведения. Благополучный спуск на парашюте должен вселить в воздухоплавателей большее доверие к парашютам».

Так понемногу парашют находил друзей.

Красная армия в наследство от царской получила и русские парашюты «РК-1» и французские «Жюкмесс». Они продолжали служить и во время гражданской войны. Но пользовались ими только на наблюдательных аэростатах.

В 1918 году в Москве авиатор Б. И. Россинский под руководством заслуженного профессора Н. Е. Жуковского работал в «летучей лаборатории». Здесь впервые начали теоретически изучать парашют, сравнивая качества парашютов русского и французского.

Как-то мне случилось быть у товарища Россинского. От него я и узнал о работах лаборатории по изучению парашюта. Сам я в то время парашютным делом уже не занимался.

— А я не знал, что ваша лаборатория изучает парашюты, — сказал я.

— Как же, — ответил товарищ Российский, — это и вообще-то первая исследовательская работа в парашютном деле. Вот здесь помещены две статьи с результатами исследования парашютов, бывших на вооружении царской, а затем Красной армии: вашего и Жюкмесса.

Он достал из шкафа книжку, надписал ее и, протянув мне, сказал:

— Позвольте подарить вам, как старому товарищу по работе.

Наскоро просмотрев эту книжку «Трудов летучей лаборатории», я заметил, что в статьях отдавалось явное предпочтение русскому парашюту перед французским. За один 1917 год парашют «Жюкмесс» дал тридцать процентов спусков с серьезными ушибами и пятнадцать процентов нераскрытий со смертельным исходом. В книге был приведен именной список пострадавших.

— Это для меня совершенная новость, — заметил я.

— Нет, вы посмотрите заключение, — сказал Россинский. — Читайте.

Я перевернул несколько страниц и на странице тридцать шестой прочитал:

«Теперь, подводя итоги всему предыдущему исследованию, мы находим, что жюкмессовский парашют гораздо хуже котельниковского и опаснее его. Мы прямо должны заявить, что его следует изъять из употребления в воздушном флоте и заменить котельниковским впредь до выработки парашюта наилучшего типа, общие характерные черты которого уже намечаются…».

— Ну что же, утешительно, — сказал я.

— Но ведь это же полная победа русского парашюта! Победа и в теории и на практике!

Прошло немного времени, и результаты доброй славы русского парашюта сказались. Главвоздухфлот представил меня к премированию, а в постановлении правительственной комиссии ВСНХ (1921 год) по этому поводу говорилось:

«Принимая во внимание преимущества принятого для воздушных частей парашюта системы Котельникова перед другим, тоже принятым парашютом французской системы „Жюкмесс“, а также и то обстоятельство, что парашют Котельникова является единственным парашютом русской конструкции, — присудить Котельникову поощрительную премию…».

Не деньги обрадовали меня: награда показывала, что моя работа признана полезной. Я снова принялся за работу, стал совершенствовать свой парашют и работать над новыми парашютными конструкциями, которые могли стать полезными и в хозяйственной жизни страны и в деле ее обороны.

Я уже по опыту знал, что стоит только куполу парашюта очутиться в воздухе, то есть освободиться от своей оболочки, как он при падении человека обязательно быстро раскроется встречной струей воздуха. Масса легкой материи, очутившись в воздухе без оболочки — ранца, падает гораздо медленнее человека, который, быстро удаляясь от парашюта, натягивает его стропы, помогая куполу раскрыться. Чтобы купол парашюта разворачивался еще быстрее, я пропустил в кромку купола моего парашюта трос. Он до некоторой степени раздвигал кромку, делая отверстие для входа воздуха. А тогда уж незачем силой выталкивать купол парашюта из ранца. Видимо, в 1910 году я зря последовал примеру заграничных конструкторов. Оказалось, что этого вовсе не нужно: куполу парашюта надо только освободиться от оболочки — ранца.