- На твоих сколь?
- Час.
Значит, не врут Драчевские, французские, обманные!
Трушин сказал:
- Запомни это число, Петро: девятое августа.
- Запомню! Сегодня начали закапывать вторую мировую в землю. Чтоб не встала больше.
За сопками - взрывы. Похоже, разведгруппы и передовые отряды ударили по японским кордонам. Пора бы и нам! Гром и скрежет танков, гудение автомашин, стук конских копыт. Колопна за колонной проходят к границе. В лучах фар - поднятая колесами и гусеницами песчаная пыль. Окрест - словно в тумане.
Настает и черед пехоты.
- Шагом арш!
Озноб охватывает меня - волнуюсь, да и в степи свежо, - и, будто бы для того чтобы согреться, кричу во всю мочь:
- Рота, за мной, шагом марш!
Орать, точно, надо в полные легкие: рев моторов слева и справа. Команду мою слышат лишь в первых рядах, но они трогаются, а за ними и остальные: тут не зевай, следи за передними, иначе оторвешься, отстанешь. Держа автоматы на изготовку, идем широким шагом. Словно не желаем отстать от танков. Куда там!
Они прорычали, пролязгали, навоняли выхлопными газами и растворились в мороке, за сопками. И нам туда. В темени, на обратном скате сопки и в распадке, трещат пулеметные и автоматные очереди и тут же смолкают. Что там произошло? Нам ничего по командуют.
Вперед! Вперед! Быстрей, быстрей! Танков уже не слыхать.
Нельзя отрываться от передовых отрядов. По бокам от моей роты идет вторая рота нашего батальона и рота другого полка, вклинивается и минометная рота. Так и перемешаться недолго. Вот эти сопки, где граница? Или это другие? Они здесь как близнецы, не отличишь.
13
СОЛДАТ ГРАНИЦЫ
Алексей и Костя снаряжали диски к автоматам, и Алексей чувствовал, как у него подрагивают пальцы. Взглянул на Костю - и у того руки дрожали. Да и как не волноваться, когда только что, на боевом расчете, им объявили: они входят в состав штурмовой группы. На боевом расчете не дашь воли чувствам, хотя все написано на лицах, зато после команды начальника заставы: "Разойдись!" - шумок поднялся немалый. А как тут промолчать, если одним посчастливилось, другие же "баранку" получили! "Баранку", ноль, заработали те, кто останется на заставе, ребят можно пожалеть: не пофартило. Счастливчики будут штурмовать японский кордон, среди них он, Алексей Маслов, и его дружок Костя Рощупкин, ура! Расходясь с боевого расчета, счастливчики "ура", конечно, не кричали, но хлопали друг друга по плечу, поддавали кулаком в бок: "Повоюем!" А получившие "баранку" чертыхались или пасмурно роняли: "Чем мы хуже?" - но расчет произведен, кто куда обозначено. Все понимают это, однако шумок утих не сразу, хотя начальник заставы быстренько ушел в канцелярию, - возможно, чтобы не слышать обиженных.
Да, пограничник - что-нибудь значит! Чтоб потом можно было сказать: "Я тоже повоевал в Великую Отечественную". А то что же выходило? Иные отбухали на фронте четыре годочка, а пограничники Забайкалья и Дальнего Востока? Немногие из них уехали на запад, когда в сорок втором формировались дивизии из пограничников. Понятно, на японской границе нас держали не зря, и все-таки точило: на фронт не пускают, так хоть когда-нибудь тут отыграться. Дождались...
- Костик, послушай! Сколько охраняли границу, а нынче сами перейдем ее, - сказал Алексей. - Надо за все рассчитаться с самураями...
- Будь спокоен, рассчитаемся, - отозвался Костя. - Ведь они у меня брата убили на Халхин-Голе. Как вспомню, сколько они зла причинили нам, аж сердце закипает... Да и не только нам...
А китайцам? А другим народам, которых поработили?
- Скорей бы уж начиналось!
- Теперь скоро...
- Письмо бы успеть написать матери...
- После напишешь, Алеша. Когда на той стороне побываем.
Интересней письмо будет!
- Это верно!
Но все же он начал писать письмо в Ленинской комнате. На листке из ученической тетради вывел бледно-лиловыми, будто выцветшими, едва просохли, чернилами: "Дорогая мама!" - и задумался. Окна в Ленинской комнате были приотворены: в одно наносило речную свежесть, во второе теплый смолистый дух леса; смешиваясь, онп рождали тепло-холодные сквознячки.
Доносило и голоса: дежурного, повара, связиста, остающихся на заставе, и тех, кто пойдет ночью на маньчжурский берег, - они дымили в курилке, возле конюшни, там и милый друг Костя Рощушлш. А некурящий Алеша Маслов уединился в Ленинской комнате. "Дорогая мама..." Ну, о чем написать? О своих мыслях и чувствах перед, вероятно, решающим событием в его жизни? Не напишешь, военная цензура не пропустит.
Голоса остающихся на заставе и уходящих на операцию, точнее сказать, в бой, смешивались, как прохладно-теплые сквознячки, и Алексею стало как-то тревожно. Именно эта тревожность и заставила его написать еще две фразы: "Прежде всего сообщаю тебе, что у меня все по-прежнему. То есть все в порядке".
Маслов вздохнул и еще дописал: "Жизнь моя идет нормально.
Надеюсь, что и у тебя все хорошо и благополучно..." Волосок попал в перо, последнее слово смазалось. Алексей вытащил волосинку и положил ручку рядом с письмом. Он сидел, втянув голову в худые плечи - левое было выше, - вскинув брови, словно удивившись, - и левая была выше, - взъерошивал вьющиеся волосы, коротко подстриженные, поглаживал мягкий раздвоенный подбородок. Может, и действительно удивлялся: сколько ждали этого срока, и вот он наступил. Сейчас пока еще мирные, предвоенные часы. А потом штурм, потом бой, потом война. Как только пограничники снимут погранполицейские посты и расчистят путь, на тот берег начнут переправляться полевые войска. Силища, скопившаяся в окрестных лесах и перелесках. Тайги тут нет, она севернее, а здесь, на участке Даурского отряда, леса скудны, к югу же вообще голые ковыльные сопки, знаменитые даурские степи. Как поется: "По диким степям Забайкалья..." Людей и технику кое-как замаскировали в перелесках, распадках, на скатах сопок.
Смеркалось, но еще было видно. И Алексей добавил в письме:
"Служба идет как положено, жаловаться не на что. После разгрома Гитлера дышится вольготней. Скоро заживем на славу. Отслужу на границе и приеду к тебе, дорогая моя мама..." Он опять отложил ручку, посидел-посидел и встал, спрятав письмо в нагрудный карман. Точно, после допишет. "Пойду-ка к ребятам, - подумал он, - как там они, да и веселей вместе. Вместе и тревога погаснет". В чем же штука? Он не боится риска и опасности попривык к ним на границе, - так почему сердце сжимается? А потому, наверное, что выпадает нарушить государственную границу. Столько лет берегли ее нерушимость, отбивали японцев и их агентуру и сами ни на метр не переступали заветной черты.
