- Я рад, - тихо сказал Плиев.
На машинах онп проехали в центр столицы, ко двору, обсаженному тополями. Слева во дворе был дом европейского типа, справа юрта. Чойбалсан сказал:
- Мы, кочевники, по старой памяти иногда проводим совещания в этой юрте. Но сегодня будем совещаться в русском доме, как мы его называем...
В "русском доме" вокруг застланного сукном стола расселись Малиновский, Плиев - на кителе отливала золотом Звезда Героя Советского Союза, Чойбалсан, Цеденбал, Лхагвасурэн; перед каждым топографическая карта, раскрытый блокнот, карандаши.
Малиновский, не вставая, сказал:
- Позвольте, товарищи, доложить о том, как и когда войска выдвигаются к границе с Маньчжурией... По соображениям секретности записей вести не будем, - добавил он, откашлявшись и косясь на раскрытые блокноты и заточенные карандаши.
И покуда он откашливался, косился на стол, покуда удобнее усаживался на стуле и вертел головой - воротник кителя был тесноват, - именно в эти секунды в сознании окончательно выкристаллизовалась идея. Которая столько вынашивалась! Пустить впереди наступающих войск Забайкальского фронта не пехоту, как это бывало на Западе, а передовые подвижные отряды, в основе которых - танки, у него целая танковая армия. Не вводить ее в прорыв после пехоты, а сразу бросить вперед! Пренебрежение фронтовым опытом? Не пренебрежение - творческое использование с учетом местной специфики. Фронтовой опыт, в частности, учит: избегай шаблона. По данным разведки, на границе у японцев не сплошная оборона, а лишь войска прикрытия, главные же силы дислоцируются по ту сторону Хингана, следовательно, кто первым подойдет к хребту - мы или квантунцы, - тот и захватит горные проходы, не даст другому выйти на оперативный простор. Рискованно пускать танки, по существу, в отрыве от стрелковых дивизий? А что за война без риска? Но и взвешено все. Протаранить танками оборону приграничья, перевалить Большой Хинган и рвануться на Чанчунь, в глубь Маньчжурии!
Танковую лавину трудно будет остановить. В общем, эту идею он кладет в основу своего решения на наступление Забайкальского фронта и надеется: Ставка одобрит его. Но это - в свой черед.
Сейчас же - о сосредоточении советских и монгольских войск.
6
Мне снилось: я в нижней рубахе и кальсонах, чистых, наглаженных, и Трушин в таком же белье и все другие, кого не узнаю, - идем в исподнем, идем походным строем. Беззвучно, невесомо. Как будто бесплотные. И вне времени, вне пространства.
Потом, когда проснулся и с тяжелой, дурной головой зашагал во главе ротной колонны, не покидало неприятное ощущение, оставался какой-то неприятный осадок: неладное нечто, не сулящее добра нечто привиделось во сне. Еще в детстве мама растолковывала: еслн приснится, что ты в белом, к болезни. Что ж, выходит, все они заболеют - Глушков, Трушин и прочие? И весьма странно, что приснилось: одетые в белоснежное исподнее, они идут в походном строю. Нехороший все-таки сон...
Но солнце пекло, но жара давила и гнула, но жажда душила - словно чьи-то горячие беспощадные пальцы стискивали горло, - и постепенно сон отходил, мерк, как бы заволакивался степным маревом. Голова была по-прежнему дурная, однако уже не с короткого, неосвежающего спанья, а от жары; мысли, хоть и вялые, тягучие, были уже далеки от приснившегося: что там нереальное чистехонькое, разглаженное бельишко, когда натуральное вот оно, просолилось, провоняло потищем! Кажется отчего-то, что и солдатские слова солоны от пота, пахнут потом. Долетают обрывки разговоров:
- Земли тут бедные. Да и поливать чем? Воды нет. Бахчи не будет, виноградника не будет. - Это Геворк Погосян, садовод, виноградарь, житель благословенной Араратской долины.
Прав он, почвы не шибко богатые: то суглинок, то песок, и везде камни и камешки. Чуть ветер - мельчайшие из них поднимаются в воздух, летят вместе с желто-серой пылью. Береги глаза, это Глушков уяснил с первых часов пребывания на монгольской земле. Сам уяснил и солдатам вдалбливал. Окосеешь, как целиться будешь? Кстати, и оружие береги.
- Землица, скажем прямо, не то что у товарища лейтенанта на Дону. Или где-нибудь на Кубани. - Голос Толи Кулагина, тоже специалист по сельскому хозяйству, полевод, звепьевой, шишка на ровном месте. - Ее, землицу-то, удобрять надоть. Минеральными удобрениями, а также, извиняюсь, дерьмом. Гляньте, сколь в степях засохших коровьих блинов да конских яблок. Зазря удобрения пропадают...
- У нас в Сибири на сильном морозе бывает: лошадь только что выбросила из себя яблоки, так они сразу подскакивают. Как резиновые, как живые! С морозу! - Свиридов.
- Конского и коровьего дерьма везде очень много, Кулагин правильно говорит. Сколько б кизяка можно изготовить! Целую зиму топить, две зимы, три зимы топить! - Это Рахматуллаев Шараф.
Головастиков говорит:
- А какие землячки за кордопом? То есть в Китае?
Ответствует всезнайка Вадик Нестеров:
- Богатейшие! Плодороднейшие! Особенно в речных долинах...
- А живут китайцы бедно, прямо-таки нищенски, - говорит другой энциклопедист, Яша Востриков. - Феодализм, помещики, кулаки, иностранные капиталисты... Десятилетиями грабят трудовой люд... А японские захватчики? Они зверствуют, как немецкие фашисты! Жгут, расстреливают, насилуют...
- Вах, шайтаны! - От гнева у Рахматуллаева краснеют лицо, шея, хрящеватые, без мочек уши. - Эксплуататоры! Агрессоры! Сосут соки из парода. Издеваются!
- Вы мне скажите, - говорит Свиридов, - мы освободим Китай? Освободим. А не придет ли кто заместо японцев? Какой другой оккупант. Когда мы уйдем...
- Иль так-то не обернется - власть получат не трудящиеся массы, а буржуазные паразиты? - Это Драчев.
- Не должно быть! - авторитетно заявляет Микола Симоненко. - Для чего ж мы идем туда?
Погосяы покачивает массивной, львиной головой:
- Конечно... Да все же...
- И не сомневайся, Геворк! - Симоненко непререкаемо рубит воздух ладонью. - Освободим Китай, Корею и прочие порабощенные государства, а уж народ там разберется, что к чему!
- Не околпачили бы народ...
- Не околпачат!
Я посмотрел на часы. Что за чертовщина! Стрелки показывают одиннадцать, а ведь уже топаем не меньше часа, значит, должно быть что-то около двенадцати: марш начался ровно в одиннадцать.
