Вдруг громкий спор о королеве, завязавшийся между рыцарями, сидевшими за большим столом, прервался. Через комнату прошествовали двое монахов в черном и, сгорбившись, сели поближе к огню. Рыцари, уже порядком подвыпившие, были грубой и шумной компанией, и святые братья не хотели быть втянутыми в диспут о том, шлюха или нет королева Элинор, да вдобавок еще и с рыцарями.
Магнус допил остатки своего эля. Королева была добрым другом его отца и матери. Теперь она достигла уже зрелого возраста, и дети ее, сыновья и дочери, стали взрослыми. И, по мнению Магнуса, заслуживала некоторого уважения. Он не видел ее с тех самых пор, как был еще желторотым юнцом, а король и королева со своими придворными посетили Морлэ. Она потрепала его по щеке, оглядывая глазами, все еще ослепительно прекрасными и живыми, и пробормотала что-то о том, что он вырастет покорителем женских сердец еще до того, как его лица коснётся бритва.
Подростку королева Англии показалась самой прекрасной женщиной на свете. И самой очаровательной и загадочной. Прислуживая королю и королеве за высоким столом в замке Морлэ, Магнус не мог оторвать от нее глаз. И теперь он вспоминал, как великолепно она выглядела с распущенными, как у юной девушки, темными волосами, ниспадавшими на руки и плечи и спускавшимися до талии, во всех этих драгоценностях и покрывалах и в платье из какой-то серебристой мерцающей ткани. И право же, едва ли можно считать справедливым, что теперь какие-то пьяные мужланы-наемники в таверне в забытой богом Шотландии обзывали ее потаскушкой. Но Магнус напомнил себе, что многие из них никогда не видели ее, ведь королеву уже много долгих лет держали в заточении.
Он поднял руку, делая знак кухонной девчонке, чтобы она подошла к нему. Она приблизилась, забрала его пустую чашу и вернулась, наполнив ее элем, при этом глаза ее блестели.
– О, сэр – прошептала она, наклоняясь к нему. – Вы ведь не цыган, верно?
Магнус заметил, что капюшон сполз с его головы, а плащ чуть распахнулся и стал виден меч. Он поспешно сунул ей в руку медную монетку и заставил сжать кулачок.
– Пусть на устах твоих будет печать, – сказал он ей, вставая.
Служанка последовала за ним к двери, все еще охваченная приятным возбуждением, но он проскользнул мимо нее и вышел из таверны. В поле у дороги стояли табором цыганские повозки.
День был холодными хмурым, и в этом сером освещении цыганские костры, стреноженные лошади, тощие собаки, непроданные овцы и видавшие виды повозки, потрепанные и побитые, выглядели не слишком привлекательно.
Магнус оперся локтями о каменную изгородь, окружавшую пастбище, на котором расположился табор, наблюдая, как Мила и ее товарка готовят обед. Мысль об эле и только что съеденном свежем хлебе была утешительной.
Остальное же казалось мрачным. Они находились в нескольких лье от Дамфриза и после обеда должны были двинуться в порт. Магнус рассчитывал оставить раненого тамплиера в первом же попавшемся мужском монастыре и отдать ему часть оставшихся денег. Остальные он собирался заплатить за свой с Идэйн проезд до Честера.
Идэйн, подумал Магнус и вздрогнул. Она была источником всех его бед.
Ни одной ночи он не спал как следует с того самого момента, как они покинули Эдинбург. Он ворочался и метался на жесткой земле, желая ее. Воспоминание о ней, лежащей в его объятиях, золотистой, нежной, волнующей и страстной, как он знал, никогда не оставит его. Будто невидимые, тонкие, как паутинка, нити привязали его к ней. Мысль о том, что он может расстаться с ней, не сможет наблюдать за ней днем, когда она сновала вместе с цыганками, занимаясь будничными делами, или лежала под одеялами ночью совсем близко, а он грезил о ней и так страстно желал заниматься с нею любовью, мысль о том, что этого может не быть, повергала его в глубочайшее отчаяние.
И, несмотря на все его мысли и волнения о ней в последние недели, Магнус все еще понятия не имел, как поступит с ней, добравшись до графа Честера и его двора. В Честере Магнус должен отчитаться за свою злополучную поездку. И получить по заслугам, в той мере, в какой решит его наказать граф.
Иисусе сладчайший! Во-первых, полагал Магнус, он должен будет объяснить, почему собирать подать отправился он, а не анжуйцы, с которыми он играл в кости. Он не сомневался, что эта прискорбная история, когда он в пьяном виде спустил все до последнего пенни, не придется по нраву Честеру, его сюзерену. И, со стоном подумал Магнус, его отцу тоже.
Магнус наблюдал за цыганкой Милой, которая, сняв с огня миску с варевом, понесла ее к повозке, явно чтобы накормить тамплиера, для которого она его и состряпала. По мере выздоровления де ля Герша трудно было удержать женщин вдали от него.
Вернувшись в Честер, он с радостью понесёт наказание и, если потребуется, возместит убытки. Будет огромным облегчением покончить с этим прискорбным делом. Оставалась, правда, возможность, что, если Идэйн засвидетельствует, что потеря кораблей произошла не по его вине, его не заставят заплатить полностью за потерянный груз.
С другой стороны, эта чертова подать меньше всего его беспокоила. Самым главным для него было найти способ удержать при себе Идэйн. Сам граф Честер был достаточно снисходителен, и Магнус рассчитывал, что он посмотрит сквозь пальцы на то, что его вассал сохранит при себе свою любовницу. Конечно, при условии, что не возникнет крупного скандала из-за того, что она пожелает вернуться в монастырь Сен-Сюльпис.
При мысли об этом по спине Магнуса пробежали холодные мурашки. Конечно, она этого не захочет. Уже много дней она не спала е ним, с той самой ночи в лесу, и объясняла свое нежелание быть с ним тем, что ей необходимо ухаживать за раненым тамплиером. Каждый раз, когда Магнусу удавалось поймать взгляд ее изумрудных глаз, а это случалось нечасто, он видел в них только холодную учтивость, а иногда сквозь нее проглядывало хоть и слабое, но несомненное недоверие.
И Магнус думал, что причина ему известна. Хотя Идэйн и стала смыслом его жизни и даже самой жизнью, она понимала, что он никогда на ней не женится: Как наследник и будущий владелец графства Морлэ он не мог вступить в брак без разрешения короля Генриха. И даже если король вдруг из-за упрямого сумасбродства согласится на этот брак, оставался еще отец.
Для графа де Морлэ важнее всего было право наследования его имущества и титула. И Магнус знал, что ни за что на свете он не допустит, чтобы его сын пожертвовал своим графским титулом и положением ради неравного, а потому незаконного брака.
Значит, после всех этих долгих дней, когда он строил бесплодные планы, как избежать нежелательного для него исхода, оставалось только одно – отвезти Идэйн ко двору графа Честера. В своем отчаянии Магнус был готов продать душу власть имущим за право оставить ее при себе. Он готов был занять денег и подкупить епископа Честерского и других представителей церковной власти, чтобы они не объявляли, что она все еще остается послушницей монастыря Сен-Сюльпис, а потому запретна для него. При этом он должен будет как-то скрыть это обстоятельство от отца, всегда остававшегося верным мужем и примерным отцом, никогда не имевшим любовниц, насколько это было известно его сыну.
Иисусе, но ведь он любит ее! Он готов сказать об этом всем и каждому. Какая бы тайна ни окружала ее, он готов принести клятву, что не оставит ее на милость тех, кто мог бы обойтись с ней так, как тамплиеры, тех, кто готов был воспользоваться ее необыкновенным даром для своей выгоды, а потом заклеймить ее как «ведьму» и уничтожить.
Его не волновало, что она обладает каким-то таинственным даром, каким бы он ни был. Идэйн нуждалась в ком-то, кто защищал бы ее и заботился о ней, кто лелеял бы ее и хранил это прекрасное тело, отданное ему, единственному из всех мужчин, чтобы нежная и любящая улыбка не сходила с ее уст, а нежные и теплые руки обнимали его, как и прежде.
Как он мог отпустить ее?
Не мог, говорил себе Магнус. И, если бы ради нее ему пришлось бросить вызов самому королю и своему отцу, могущественному графу де Морлэ, он был готов поклясться всем святым, что сделает это!
