Ребята с жадностью внимали небылицам. Живописал их дядя Абу с таким вдохновением, с такими подробностями, что четырехлетний малыш Антон верил всему безоговорочно. В его широко раскрытых глазах и удивление, и страх, и любопытство. Набравшись храбрости, он спросил:

— А ты пиратом не был?

— Увы, — дядя Абу развел руками с таким огорчением, что ребята расхохотались. — Но я был сухопутным пиратом и плавал по песчаным волнам на двугорбых кораблях.

— На верблюдах, — смекнул кто-то.

Покидая село, дядя Абу обещал навещать ребят. Слово свое он сдержал и пришел в самое подходящее время, когда из-за непогоды приходилось подолгу оставаться дома.

Начались дожди… Начались они празднично — с ослепительных, как фейерверки, молний и гулких громов. Вместе с дядей Абу ребята в трусиках выбегали на улицу, плясали, раскрытыми ртами ловили тугие струи дождя. Счастливые лица их озарялись молниями.

От вспышек и грохота в груди Василя что-то вздрагивало и замирало.

— Не бойтесь! — кричал дядя Абу сквозь шум и клекот воды. — Это в старину грозы причиняли вред, их пугались даже взрослые. Но сейчас они добрые, а в ваших краях иногда очень необычные.

И ребята, присев под густо сросшимися ветвями тополя, слушали рассказы дяди Абу о небесных всадницах. Валькирии!.. Кое-что Василь уже слышал о них. Но видеть? Нет, такое счастье выпадало редким людям. А может быть, все это выдумка взрослых, и валькирии существуют лишь на страницах древних скандинавских сказаний?

Но дядя Абу повествовал так здорово, что Василю чудилось: сейчас по крышам туч навстречу распахнутым небесам скачут на волшебных конях грозные девы-воительницы. Скачут сотни и тысячи километров, по пути вбирая в себя штормы Атлантики, росы альпийских лугов, ветры и грозовые разряды Европейского материка.

Наконец Василь не выдержал, вышел из-под тополя и уставился в дымно клубящиеся тучи, в ветвистые молнии. И ничего особенного — самая обычная гроза. Какие там небесные всадницы, если даже на земле все живое попряталось и в воробьиных гнездах притихли неугомонные птенцы.

Один лишь ворон, нахохлившийся и мокрый, сидел поодаль на вербе и угрюмо взирал на ребят. Дядя Абу на удивление быстро подружился с хмурой птицей. Прервав рассказ, он покидал ребят и уходил к вербе. Ворон доверчиво усаживался на руку или плечо и внимательно слушал, что шептал ему человек. А потом и сам что-то каркал. И о чем мог говорить дядя Абу с вороном?

Гроза утихла. С неба сеялся мелкий дождик — нудный, скучный, но столь необходимый лесам и полям. Погрустневшие ребята направились к хате. Ворон провожал их хмурым взглядом. Не доходя до крыльца, дядя Абу обернулся к нему и крикнул:

— Эй, приятель! Тебя хоть как зовут?

Ворон хрипло, но четко выделяя «р», ответил:

— Гр-ришка!

— Заговорил? — удивился Василь.

— А сколько тебе лет? — спросил дядя Абу.

— Тр-риста лет!

— Что-то много, — рассмеялись ребята. — А не обманываешь?

— Тр-риста лет! Тр-риста лет! — настаивал Гришка.

К сожалению, никаких других слов Гришка пока не знал.

В хате ребята обсушились под инфракрасным душем и сели за стол. Дядя Абу учил, как из нижних этажей Памяти получать старинные детские книги, написанные на разных и ныне многими забытых языках. Два из них — русский и, конечно, арабский — дядя Абу знал. Книги, хранившиеся в давние времена на полках библиотек, попадались иногда потрепанные, зачитанные до дыр. И все с уважением листали страницы, зная, что их касались руки ребят далеких веков, опаленных гремящими пепелищами войн. То были трудные и легендарные века непонятной «железной технологии». Ребята, выросшие в окружении живой и разумной природы, и железа-то никогда не видели.

Полюбилось дяде Абу старинное село, но еще больше — детвора. А та в свою очередь была от него без памяти и отвечала преданной дружбой. Хмурым дождливым утром следующего дня сельские мальчишки встречали дядю Абу весело и шумно. Даже ворон Гришка старательно выкрикивал только что заученное слово:

— Пр-ривет! Пр-ривет!

Дней через десять дядя Абу надолго покинул ребят: дела! Но тут и дожди прекратились, на землю опрокинулась невиданная жара. В чистом небе висели осоловелые облака; напоенные влагой поля и рощи дымились и сверкали, словно от счастья. Когда совсем подсохло, Андрей и Василь возобновили свои вылазки за околицу села.

Околица… Слово-то какое! Оно звучало как слово «вольница»; в нем слышались посвисты ветра, журавлиные крики, гул волнующихся трав. В роще, куда шли ребята, звучала красивая песня. Поди разберись, кто певунья: девушка из ближнего города или сама фея весенних лугов? К сожалению, это была знакомая женщина из их села.

Но как увидеть фею, добрую тетю Зину? В роще меж деревьев мелькнуло вдруг ее знаменитое платье. Друзья бросились туда… Но нет, то не платье, а просто полянка, усеянная, словно брызгами июньского неба, синими цветами.

Становилось жарко, и ребята с облегчением шагнули в дубраву, пересекли полянку, перелески и вошли наконец в совсем незнакомый сосновый бор — глухой, тихий и тенистый. Сквозь ветви пробивались паутинки солнечных лучей, и тогда рыжие стволы сосен вспыхивали, отбрасывая на подлесок и лица ребят слабый розовый свет. Иногда прошуршит по стволу поползень да гулко пробарабанит дятел. И снова тишина.

Сосновый бор расступился, и открылось гладкое, без единой морщинки озеро. В нем, как в перевернутом синем небе, недвижно застыли облака. И здесь тишина. Одни лишь стрекозы звенели в камышах.

На берегу попался сухой, поросший травой мыс с высоким, густо разросшимся тополем. Ребята укрылись под его зеленой крышей. Василь вынул из кармана камешек, подобранный по дороге. Размахнувшись, швырнул его в озерную гладь, любуясь кругами и задрожавшими, заплясавшими в воде облаками.

— Перестань, — сказал Андрей. — Заругают.

— Кто заругает? Ерунда, — ответил Василь и бросил еще один камень.

Из воды неожиданно высунулась голова с рыжими, прилипшими к узкому черепу волосами. Рыжеволосый незнакомец осторожно потрогал свой висок, поморщился, словно от боли, и проворчал:

— Вот разбойники. Прямо в голову попали.

Василь видел, что странный незнакомец обманывает: камень упал далеко в стороне. Рыжеволосый подплыл и остановился, когда вода была ему по колено. Влажно блестели его зеленые и будто сотканные из водорослей короткие брюки. Незнакомец свирепо сдвинул брови, погрозил пальцем и прогремел:

— Не засоряйте водоемы!

— А ты, дяденька, кто? — спросил нисколько не испугавшийся Василь. — Водяной?

— Он самый, — рыжеволосый самодовольно разгладил свои усы. — Я хозяин местных вод. Я царь!

— А русалки здесь водятся?

— Спят, лентяйки, — нахмурился водяной. — Всю ночь плясали под луной, а сейчас спят. Проснутся, я им задам взбучку.

— А ты, дяденька, не ругай их, — уговаривали ребята. — Они ведь устали.

Рыжеволосый вышел из воды и, разминаясь, с удовольствием прошелся. Друзья залюбовались его хорошо развитой грудной клеткой, стройной фигурой и мускулами, игравшими под атласной кожей. Прямо-таки античный бог, скульптуру которого ребята недавно видели. Но лицо некрасивое — рябое, курносое, с рыжими и шевелящимися, как у жука, усиками, которыми водяной весьма гордился.

Водяной сел на сухой пригорок. Рядом расположились ребята и, желая познакомиться, назвали свои имена. Водяной почему-то опустил голову и ничего не ответил.

— А тебя, дяденька, как звать?

Но лучше бы не спрашивали: вопрос этот, кажется, был ему крайне неприятен. Лицо его искривилось, стало плаксивым и обиженным.

— Нелепое у меня имя, ребята, — уныло проговорил он. — Дурацкое. Смеяться будете.

— Не будем! — восклицали заинтригованные ребята. — Назови свое имя! Назови!

Водяной кряхтел, морщился и наконец произнес:

— Кувшин.

— Знаю! — воскликнул Василь. — Есть такой старинный сосуд. Пузатый-препузатый.

— Ну какой же я пузатый, — горько жаловался водяной. — А все из-за моей матери-русалки. Она любила купаться среди кувшинок. Ее так и прозвали — Кувшинка. Свое имя она хотела передать дочери. Но у нее вместо дочери-русалочки родился сын, то есть я. Не долго думая, меня назвали Кувшином. Смешно? Глупо?