Без всякого выбора все мы четверо автоматически вошли в состав гласных. До законного комплекта дворян-гласных не хватало еще семи человек. Но их негде было взять. Намерения творца земского положения 1890 г. дать дворянам преобладающее положение и значение в земских собраниях, у нас, в Новоузенском уезде, разбивались о непреоборимую силу местных условий. По этому положению в председатели управы могли быть избираемы только лица, имеющие право действительной государственной службы, т.е. лица привилегированных сословий.
Таковых в составе новоузенских гласных и вообще земских избирателей оказывалось очень мало. Поэтому новоузенские земцы при отказе таких привилегированных лиц от поста председателя или же при нежелании земцев видеть их на этом посту становились в очень затруднительное положение за неимением подходящих кандидатов, которые удовлетворяли бы законным условиям и в то же время были бы желательны гласным. Производились тщательные поиски такого счастливого совпадения.
За несколько лет до вступления моего в состав новоузенских гласных обращались ко мне с просьбой баллотироваться в председатели управы. Я отказался наотрез.
Тогда их выбор остановился на местном исправнике Ободовском. Он согласился, был избран и оказался очень хорошим земским работником, вполне удовлетворившим земцев. Его бессменно избирали несколько трехлетий подряд. Очевидно, к нему мирволила и губернская правительственная администрация: на этой земской службе он получил чин действительного статского советника. Умер он вскоре после Путилова и похоронен рядом с ним в ограде новоузенского городского соборного храма.
Когда я вошел в состав новоузенских гласных, Ободовский был председателем управы уже не первый год; он успел присмотреться к земскому делу и свыкнуться с ним. Насколько я мог подметить, он был аккуратный, добросовестный, внимательный к вверенному ему делу и работоспособный земец, обладавший в то же время тактом и умением ладить с окружающими сотрудниками и сослуживцами. Я был всего на двух сессиях новоузенского земского собрания. Этого для меня было достаточно, чтобы сознать бесплодность моего дальнейшего пребывания в составе новоузенских гласных. К тому же земские уездные интересы были мне совершенно чужды. В Новоузенске тогда не было порядочной гостиницы, приходилось жить на постоялом дворе в каком-то чулане, лишенном самых элементарных удобств.
Отъезды из Саратова на 2 - 3 недели отражались неблагоприятно на моих адвокатских делах и исполнении обязанностей городского юрисконсульта. Вся совокупность этих причин вынудила меня в 1900 г. досрочно отказаться от звания новоузенского земского гласного.
Летом 1899 г. на съезде дворян-избирателей я был избран гласным по Саратовскому уезду, а затем прошел в губернские гласные. Этим избранием я впервые вступал в земство, реформированное положением 1890 г. Здесь не было такого дворянского безлюдья, как в Новоузенском уезде, и саратовские дворяне вполне использовали те преимущества, которые им давало новое земское положение. Но существенной перемены в ходе земских дел и в общем направлении земской работы я не заметил. На этот раз я не принимал особенно деятельного участия в качестве земского гласного в земской работе. В 1903 г., по истечении срока, на который я был избран, я уже не баллотировался на новое трехлетие и не являлся на избирательные съезды. Этим годом закончилось мое участие в земских выборах.
Много было работы по городу, работы нервной, хлопотливой и ответственной. В нашем городском управлении возникали и назревали вопросы большой важности и серьезного, принципиального значения.
Летом 1901 г. князь Мещерский оставил Саратов, и на место его саратовским губернатором был назначен Александр Платонович Энгельгардт, который пробыл у нас до марта 1903 г., когда его сменил П. А. Столыпин. За полтора года своего губернаторства Энгельгардт никак и ничем особенным не проявил себя. В качестве члена губернского по городским делам присутствия, я имел с ним дело в заседаниях этого присутствия. Могу сказать, что это был невредный губернатор и, по сравнению с Мещерским, пожалуй, более мягкий, более либеральный и даже более беспристрастный, корректно и совершенно объективно державший себя по отношению к разным партийным течениям в наших общественных самоуправляющихся учреждениях. В этом отношении Энгельгардт был совершенно безукоризнен. Может быть, это объясняется его непродолжительным пребыванием в Саратове; он не успел еще разобраться в оценке партийных лозунгов и втянуться в партийные распри. Хотя на прощальном обеде, который по подписке устраивали ему в зале Городской думы перед его отъездом из Саратова, он в своей застольной речи сказал, между прочим, что, несмотря на краткость своего пребывания в нашем городе, он уже почувствовал приступы недуга, который можно назвать "саратовским патриотизмом".
Ко времени губернаторства Энгельгардта относится одно из двух публичных, уличных революционных выступлений, которые имели место в Саратове в первые годы двадцатого столетия.
Первое из них случилось в самом начале 1901 г. и было вызвано постановкой на сцене городского театра известной комедии Эфрона и Крылова "Контрабандисты", в которой очень неприглядно рисуются расовые отличительные черты и свойства и нравственный уровень еврейства. Когда прошли слухи и толки о готовящейся постановке этой пиесы, все члены театрального комитета получили отпечатанные на гектографе анонимные письма с выражением просьбы снять с репертуара "Контрабандистов" как злостный памфлет на еврейство и с предупреждением о том, что в случае постановки их последуют разные меры обструкции и нежелательные выступления в театре. Полученное мною письмо я передал полицмейстеру. Полиция уже ранее была осведомлена о готовящейся обструкции и предположенных с этой целью выступлениях. Поэтому заблаговременно были приняты меры к охране общественной тишины и спокойствия в театре во время постановки "Контрабандистов", которые были назначены два дня подряд. Оба эти спектакля сошли при совершенно полном театре с аншлагом на кассе.
В первый день в начале спектакля во время представления с галерки раздавались свистки, дикие крики, усиленное шиканье, бросание на сцену гнилой картофели, дохлых кошек и т.п. Но значительная часть публики аплодировала и требовала продолжения спектакля. Полиция изъяла с галерки лиц, производивших нарушение общественной тишины в театре, о чем был составлен акт, препровожденный к мировому судье. Из числа этих изъятых и привлеченных к суду лиц у меня осталась в памяти интеллигентная девица Ган. Второй спектакль "Контрабандистов" при переполненном театре прошел вполне тихо и спокойно в совершенном порядке.
Мне, как члену театрального комитета, в частных беседах с разными лицами пришлось объясняться по поводу уклонения комитета от каких-либо воздействий на антре-пренера в целях снятия с репертуара "Контрабандистов". В таком воздействии комитет усматривал нежелательное и несимпатичное с его стороны цензорство, непредусмотренное, кроме того, контрактом и поэтому находящееся вне законной компетенции комитета, и ничем не вызываемое стеснение законной свободы слова и театральных зрелищ. Ведь, чтобы быть последовательным и беспристрастным, после запрета "Контрабандистов" следовало бы снять со сцены "Власть тьмы", "Горькую судьбину" и длинный ряд других драматических произведений, в которых яркими, живыми красками рисуются и бичуются коренные, исконные грехи разных слоев русского народа, его национальные пороки, отсутствие у него элементарных нравственных устоев и т.п. Могут быть подобные же пиесы, в которых зло критикуются другие нации - немцы, французы и т.д. Их также надо снять со сцены? А если нет, то почему же сделать в этом отношении исключение для евреев?
Считаю нужным добавить, что среди лиц, изъятых полицией с галерки и привлеченных к суду, не было ни одного еврея. Эти господа и те, которые их посылали на обструкцию, очевидно, не были удовлетворены вышеизложенными соображениями и объяснениями театрального комитета по поводу постановки "Контрабандистов", что и выразилось в некорректных, хулиганских выступлениях по отношению к некоторым членам комитета. В числе этих потерпевших был и пишущий эти сроки. Произошло следующее.
