Однажды, спустя полторы или две недели после постановки "Контрабандистов", часов в 10 - 11 ночи я находился в столовой, два окна которой выходят на Царицынскую улицу. Моя квартира помещалась во втором этаже, но с противоположной стороны улицы легко и вполне возможно было видеть меня сидящим у стола спиною к одному из окон, столовая была ярко освещена и, кроме меня, в ней никого не находилось. Вдруг я услышал сзади себя резкий звенящий звук разбиваемых стекол. Я вскочил, бросился к окну и увидел, что стекла в одном из звеньев летней и зимней рам разбиты и осколки их мелкими кусочками разбросаны по подоконнику. Не успел я еще оглядеться как следует, оправиться от этой неожиданности и позвать прислугу, чтобы устранить произведенный беспорядок, как раздался громкий, продолжительный звонок с подъезда. Пока прислуга ходила отпирать подъезд, я наклонился к разбитым стеклам, желая рассмотреть поближе размеры и степень повреждения, и нашел застрявший в оконных занавесках большой, увесистый булыжный камень, предназначавшийся, очевидно, мне. Тем временем прислуга отперла звонившему, которым оказался живущий от меня через два дома по Царицынской улице мой старый товарищ по гимназии присяжный поверенный С. К. Зуев. Он вбежал ко мне в столовую встревоженный, испуганный, возбужденный и нер-вно и торопливо объяснил, что в его квартире, находившейся в нижнем этаже, только что разбили стекла и бросили в комнату какую-то гадость. Зуев не был прикосновенен к театральному комитету и ни с какой стороны не принимал ни малейшего участия в постановке "Контрабандистов". В данном случае произошло то, что юристы называют "error in objecto" - ошибка в объекте. По соседству с Зуевым находилась квартира одного из лучших и популярных преподавателей наших средних учебных заведений Виктора Ивановича Соколова, которому и предназначалось то, что попало в квартиру Зуева. Соколов не был ни гласным, ни членом театрального комитета. Но, как говорили, позволил себе разъяснять своим ученикам и ученицам все безобразие, всю дикость и нелепость произведенной обструкции. Таким образом Зуев пострадал за Соколова.
Кажется, он после получил извинительное анонимное письмо за произведенную ошибку. В ту же ночь были разбиты стекла в квартире члена театрального комитета А. Е. Уварова, квартировавшего на Приютской улице близ Московской.
Чем кончилось дело у мирового судьи и что сталось впоследствии с обструкторами, я не знаю. Кажется, никаких дальнейших последствий эта история не имела. Протест против постановки "Контрабандистов" я называю революционным выступлением, так как хорошо известно, из каких общественных недр исходили вдохновители и исполнители подобных театральных обструкций, проявленных и произведенных при постановке "Контрабандистов" не в одном Саратове, но и в столицах и других больших центрах.
Другое революционное выступление в Саратове приключилось летом 1902 г.
Случилось это в один из воскресных дней конца мая или начала июня. За несколько дней до этого ходили слухи о том, что готовится какая-то антиправительственная манифестация или демонстрация на улицах города. И действительно, в одно из воскресений мы узнали, что утром какая-то толпа произвела на Верхнем базаре беспорядки и разгромила одну из лавочек.
Когда я узнал об этом, то немедленно же отправился на базар, но там все уже было ликвидировано, и мне сказали, что манифестирующая толпа направилась в центр города. Я пошел на Немецкую улицу, там на углах и по тротуарам, между Никольской и Александровской улицами, толпился народ, в амбразурах окон только что вчерне возведенных стен музыкального училища (с октября 1912 г. - консерватории), еще неостекленных и без рам, также виднелись головы зрителей и зрительниц, интересующихся происходящим на улице. С Никольской улицы показалась оцепленная коннополицейскими стражниками небольшая толпа, в которой бросались в глаза какие-то скромно одетые молодые люди и девицы в простеньких костюмах, по-видимому, интеллигентные. Впереди толпы шел сотрудник "Саратовского дневника" Анатолий Герасимов. Эту толпу, в которой можно было насчитать не более 30 - 40 человек, загнали в один из дворов, расположенных по правую (солнечную) сторону через 3 - 4 дома от Никольской улицы. На этот двор отправились надлежащие власти (полиция, жандармы и пр.), занявшиеся там регистрацией задержанных и составлением протокола и акта. Ворота двора были заперты и охранялись стражей. Почему-то была потребована военная сила. Войска находились в лагере, и явились только несколько десятков артиллеристов в конном строю с штаб-офицером во главе; он потребовал от гражданских властей и полиции указаний - что ему делать и кого защищать или выручать. Никаких указаний не последовало, и артиллеристы, постояв несколько минут у запертых ворот, повернулись и отправились в свои казармы. Регистрация и составление протокола и акта продолжались очень долго. Я не дождался конца этой процедуры и отправился домой.
Один из моих родственников (муж моей двоюродной сестры Н. В. Масловский) пробрался с фотографическим аппаратом на крышу дома, соседнего с тем двором, на котором производилась регистрация, и сделал несколько снимков происходившего на дворе. Но на другой же день полиция отобрала у него все снимки (негативы), которые он не успел проявить.
Все зарегистрированные были на некоторое время задержаны в одном из полицейских участков, но скоро большинство из них было освобождено. Хотя в результате этого выступления явилось политическое дело, которое слушалось в нашей судебной палате в 1903 г., кажется, даже при закрытых дверях; некоторые понесли серьезные наказания. Из числа подсудимых по этому делу у меня осталась в памяти только одна девица Архангельская - дочь одного из преподавателей наших средних учебных заведений.
Совершенно непостижимо: зачем, с какой целью была произведена эта манифестация? Неужели демонстранты рассчитывали, что толпа пойдет за ними?
Толпа была без-участной зрительницей и ничем и никак не проявила своего сочувствия этому странному выступлению. Надо заметить, что оно не сопровождалось ни красными флагами, ни революционными песнями, ни возмутительными прокламациями, ни бунтовскими речами. Энгельгардт, ввиду отсутствия этих революционных признаков, говорил: "Если бы это зависело от меня одного, я бы не задерживал этой толпы, а предоставил бы ей идти по улицам куда ей угодно; она бы шла, шла, дошла бы до Волги, повернула бы назад и мирно разошлась бы по домам". Но с этим мнением губернатора, очевидно, не соглашались остальные власти, признав, надо полагать, его генеральской шуткой.
28 октября 1902 г. было торжественно освящено только что воздвигнутое здание музыкального училища, принадлежавшего Саратовскому отделению Русского музыкального общества. Я не буду подробно останавливаться на этом событии:
имеется изданная дирекцией отделения печатная брошюра, посвященная специально торжественному акту этого новоселья. В ней изложены подробно вся история сооружения дирекцией нового здания и все обстоятельства, которыми сопровождалось его открытие и освящение.
В конце октября 1902 г. наша присяжная адвокатура чествовала своего коллегу П.
Г. Бойчевского по случаю исполнившегося тридцатилетия пребывания его в сословии. По этому поводу состоялось в здании суда в помещении, отведенном присяжной адвокатуре, торжественное заседание общего собрания саратовских присяжных поверенных и их помощников. Присутствовали также председатель суда Филоненко-Бородич и другие представители магистратуры. Адвокатская комиссия (заменявшая совет), в которой я был только рядовым членом, возложила на меня произнесение приветственного от имени всей адвокатуры слова юбиляру и поднесение ему золотого юбилейного жетона. Я исполнил это поручение, и мое приветственное слово попало на столбцы "Саратовского листка", но почему-то не все полностью, а только первая его половина.
24 декабря 1902 г. в Саратове скончался известный писатель-беллетрист и драматург Илья Александрович Салов. Он в последние годы проживал в Саратове, занимая должность секретаря Дворянского депутатского собрания, по которой он имел казенную (от дворянства) квартиру во флигеле, находящемся на углу Московской и Соборной улиц, где и помер. В этот период я с ним нередко встречался. Я горячо симпатизировал ему как писателю и уважал его как человека. Изредка он помещал небольшие, талантливо написанные рассказы в "Саратовском листке". Редакторы-издатели этой газеты П. О. Лебедев и И. П.
