— Кожу?

— Ну, да, как змеи.

— Как змеи? Не знаю… Дракон имеет чешую. Это я знаю. А вот меняет ли кожу…

— Что ж, пусть дракон имеет чешую… Клео, друг мой, если мы хотим, чтобы наши деньги стали богатством, стали большим и настоящим, открытым, законным и известным, как ты определил, драконом… нам нужно сменить кожу! Видел, как это делает змея?

— Нет, кажется… Нет.

Бруно видел. Ввинчиваясь меж двух камней, мучительно содрогаясь, розоватая, словно кость в изломе, гадина сдирала шелушившееся обветшавшее одеяние. На расстоянии вытянутой руки от затаившегося в засаде легионера Бруно Лябасти. Пронзительный, похожий на лай вопль обезьян несся из зарослей. Безошибочный сигнал о приближении противника…

— Да и неважно, — сказал Бруно. — Дракон это делает, может, как-то иначе. Но я уверен — делает!

— Ты говоришь загадками, Бруно…

— Тогда приготовься выслушать отгадку… Помнишь, я звонил тебе из гостиницы «Шангри-Ла» на Пенанге в Малайзии, куда якобы увязался за одной «леди четырех сезонов»?

— После последнего собрания Круга?

После последнего собрания Круга…

Капот старенькой «тойоты» обдала рыжая волна. Накатившая следом достала ещё выше, усеяв лобовое стекло оспинами грязи. Волны гнал встречный автобус. По затопленному наводнением бангкокскому проспекту Плоенчит бампер в бампер ползли автомобили с зажженными фарами, и у некоторых фары светили из-под воды. Мотоциклисты плескались в потоке, лягая стартеры захлебнувшихся движков. Илистая жижа с ошметками помоев затекала в лавочки и конторы. На перекрестке, где вода стояла по грудь, предприимчивые ребята переправляли пешеходов в плоскодонке с подвесным мотором.

А дождь шел и шел.

— Такая картина — каждые три-четыре года в это время, — сказал Севастьянову сидевший за рулем «тойоты» Шемякин.

Так совпало, что журналист вылетал в Сингапур тем же рейсом. Консул Дроздов свел их, и Шемякин заехал в гостиницу за Севастьяновым, чтобы вместе отправиться в аэропорт. По пути предстояло завернуть в посольство, где Шемякин оставлял «тойоту», когда улетал из Бангкока.

Насколько Севастьянов понял из разговоров на ужине у Павла и Клавы Немчины, куда он был приглашен вместе с Дроздовым, мужик со странным именем Бэзил ломал в этих краях третью пятилетку, причем на самых невероятных ролях. Гнил в ханойских склепах под американскими бомбами. Вслед за первым танком въехал в захваченный красными Сайгон. Просочился в Пномпень к Пол Поту, где копал себе могилу перед расстрелом. Ночевал у пограничников заставы, через которую утром прошел главный удар китайцев в глубь Вьетнама. Не позднее чем за неделю предсказывал смены правительств в Бангкоке… Говорили об эмигрантском происхождении Шемякина и его службе в Иностранном Легионе. Но говорили как-то неопределенно и снисходительно, потому что годы шли и шли, а карьера у этого человека, ставшего теперь журналистом, все не шла и не шла. Даже медали не удостоился, между тем во Вьетнаме они полагались даже уборщицам.

— Так и сопреет в тропиках, — сказал про Шемякина Дроздов. — За мытарства могли бы перевести… ну, хоть в Португалию.

И, закинув огромные ручищи на загривок, консул мечтательно, явно имея в виду себя, протянул:

— Эх… Лиссабон! Алентежу!

Клава приготовила «океанский стол» — креветки, лангусты, крабы, устрицы… Расстаралась для Дроздова и приезжего, лицо которого, как она сказала, было ей знакомо. Вероятно, встречались, поскольку банк Севастьянова находился рядом с МИДом, на Смоленской-Сенной.

— Вот ведь, насколько могу судить, — сказал Дроздов, когда они продолжили перемывать кости журналисту, — и пишет интересно, при этом не загибает, про связи не говорю… и с местными ладит, а это очень нелегко, сам знаю, он же ладит и знает от них много… тем не менее собственная газета, да и вообще Москва его не жалуют… Не любят. Что-то простить или забыть то ли не могут, то ли боятся. А местные, наоборот, почитают. Отчего так? Кто у заграничных хорош, дома — негож…

— Начальству виднее, — сказал Севастьянов.

— Журналистика представляется мне областью занятий, — назидательно вставил муж Клавы, — где характеристики специалистов вообще затруднительны. Вообразите! Я попросил этого Шемякина задать некий специальный вопрос на пресс-конференции. Мне как раз нужно было подготовить одну справку… И что он мне ответил? Я, говорит, старик… так и сказал — старик… если бью лису, то на царскую шубу… Что он имел в виду? Во-первых, я намного моложе, значит не старик для него, во-вторых, я первый секретарь посольства и в Москве его в упор не увижу. Точно известно, что у него никаких связей в России нет. Он вообще не москвич, из Кимр… И прошлое имеет подмоченное. В молодости он подвизался наемником в Африке и ещё где-то здесь, в Юго-Восточной Азии, это не домыслы, это правда!

«Он глуп, — подумал Севастьянов про Немчину, стараясь не встречаться глазами с Клавой. — И говорит в расчете на консула. Доносит по-мелкому. Царскую шубу приплел…»

— Вот в армии, — сказал Дроздов. — Там сложные характеристики вообще неуместны. Офицер или сержант считается толковым, усердным, подтянутым. Бывает наоборот… Увалень, лодырь. Людей, с точки зрения управленческого аппарата, следовало бы делить на типы с заранее подогнанными к ним формулировками. Верно?

— И тогда не будет необходимости разводить канитель в личном деле, заметил Севастьянов. — Достаточно указать гриф для данного типа, и все. А то ещё вытатуировать его вместе с личным номером на запястье… Сбережем уйму времени и бумаги.

— И для определенных грифов предусмотреть введение телесных наказаний, — подхватила Клава. — Вообще, профилактическую порку в кабинете у руководства.

Все рассмеялись.

А Севастьянова охватил малодушный страх, почти паника, хотя он силился улыбаться. Как получилось, что он оказался в этой компании? Нынешняя жизнь, в которой Севастьянов дошел до обедов у мужа любовницы и тупой покорности в деле Петракова, опустился до бесчестья и трусости, вдруг представилась ему безысходно испоганенной. Хуже некуда. Хуже, чем у этого злосчастного Шемякина, личности, видно, настолько жалкой, что, когда говорить не о чем, моют ему кости, словно бы разговаривают о пустяках вроде погоды…

Злосчастная личность, ловко объехав заглохшее такси и вписавшись в поворот, хмуро поинтересовалась:

— А вы с какими учреждениями тут имеете дело? Дроздов рассказал мне захватывающую историю про ваши финансовые дела. Правда, в общих словах…

Выходит, консул оценивает этого типа серьезнее, чем показывает внешне?

— На этот раз — с представительством Индо-Австралийского банка. Организация совместных предприятий и все такое… Да не подумайте чего! Я маленький человек. Мои полномочия — технические вопросы.

— Успешно?

— Пока для меня это рабочая альтернатива, не больше.

— Знаю я этот банк, — сказал Шемякин. В его голосе Севастьянову послышалась ирония — Верно подмечено. Рабочая альтернатива… Это оценка.

— Говорите, знаете?

— Да-а-а… Последний раз кредитное извещение о переводе мне денег из Москвы там держали за пазухой так долго, что пришлось напомнить. Деньги сюда идут через Лондон. Москве удобно отговариваться, что задерживают именно там. Рабочая альтернатива причины задержки…

Они встали у светофора, и улыбающийся таец в рваной панаме сплющил нос о стекло машины. Он поднимал и опускал, подпихивая животом, букеты чайных роз, которые держал в охапке. Темная «ватерлиния» на выгоревшей рубашке показывала высший уровень городского затопления.

— А много вам переводят из редакции, если не секрет?

— Какой секрет…

Шемякин, покрутил ручку, опуская стекло. Жара, гарь, вонь, влажность и рев моторов вдавились в кондиционированное пространство «тойоты».

— У меня был случай, — сказал он. — Час ждал женщину. И она меня ждала, только у другой двери… Когда все-таки встретились, она швырнула на землю протянутую мной чайную розу… Знаете, бестолковость от излишнего волнения. Но это уже не имело значения. Главное, что ждали. Оба ждали. Так что я в полном ощущении своего счастья подобрал цветок, и со второй попытки его приняли… Как бы дав выход пару, свидание начали сызнова… Тут часто на перекрестках предлагают розы.