Я похолодел. Девочке срочно была нужна психиатрическая помощь. Мысленно я перебрал в уме случаи, когда мне приходилось направлять детей к школьным воспитателям, районным психологам, окружным инспекторам социальной службы, и вынужден был констатировать, что обычно это не приносило никакой или почти никакой пользы, так как, в конце концов, ребенку все равно приходилось возвращаться к тому же кошмару, от которого он был на время избавлен.
– Келли…
– Я чуть не сказала вам, — продолжила Келли Дэйл, и я заметил, что ее тонкие губы побелели от холода. — В апреле… Целую неделю я пыталась набраться мужества, чтобы рассказать… — Она издала короткий, резкий звук, в котором я с трудом узнал невеселый смешок. — Черт, я собиралась с силами весь год, чтобы только рассказать вам. Я решила, что вы — единственный человек в мире, который может меня выслушать… поверить… может быть, даже сделать что-то…
Я молча ждал продолжения. Из школьного зала в квартале от нас донеслись приветственные вопли и рукоплескания.
Потом Келли Дэйл посмотрела на меня. В ее зеленых глазах стояло что-то сумасшедшее, отчаянное.
– Помните, однажды я спросила, можно ли мне задержаться после школы и поговорить с вами?
В задумчивости я сдвинул брови, потом покачал головой. Я очень старался, но так и не вспомнил.
Келли снова улыбнулась.
– Это было в тот день, когда вы объявили нам, что уходите. Что вам предложили место преподавателя в средней школе. А к нам, сказали вы, придет временный преподаватель, который будет с нами до конца года. Думаю, вы не ожидали, что мы так огорчимся. Насколько я помню, девочки плакали. Все, кроме меня.
– Келли…
– В общем, вы забыли о моей просьбе, — сказала она, и ее голос опустился до иронического шепота. — Но это не страшно, потому что в тот день я сама не стала задерживаться после занятий. Может быть, вы не помните, но меня не оказалось и среди тех, кто обнимался с вами после прощального вечера, который мои одноклассники устроили на той же неделе в пятницу.
Несколько долгих секунд я и Келли молча смотрели друг на друга. Из спортзала не доносилось ни звука.
– Куда ты уезжаешь, Келли?
Она посмотрела на меня с такой яростью, что я испытал острый приступ страха; не знаю только, боялся я за себя или за нее.
– Далеко, — сказала она. — Очень далеко.
– Послушай, приходи в школу в понедельник, и мы поговорим, — предложил я, придвигаясь к ней еще на полшага. — Можешь не появляться в классе, просто подходи к «домашней комнате»10, и мы поговорим. Пожалуйста… — Я поднял руки, но остановился, так и не коснувшись ее.
Келли Дэйл продолжала смотреть на меня в упор.
– До свидания, мистер Джейкс.
С этими словами она круто повернулась и, перебежав улицу, растворилась в темноте.
Тогда я хотел догнать ее, но чувствовал себя слишком усталым. Да и возвращаться домой поздно мне тоже не хотелось, поскольку каждый раз, когда я задерживался в школе, Мария считала, что я встречался с другой женщиной.
Я хотел догнать Келли Дэйл, но не сделал этого.
В понедельник она не пришла. Во вторник я позвонил ей домой, но мне никто не ответил. В среду я рассказал мистеру Ван дер Мееру о нашем разговоре, и через неделю в автогородок нагрянули инспекторы социальной службы. Однако трейлер Келли оказался пуст. Как выяснилось, ее мать с сожителем уехали в неизвестном направлении примерно за месяц до того, как Келли перестала посещать школу. Саму Келли никто не видел с той самой субботы, когда состоялся финал баскетбольного чемпионата.
Четыре недели спустя мать Келли Дэйл нашли мертвой в Норт-Платте, Небраска. Ее сожитель Карл Римз, которого полиция задержала в Омахе, признался в убийстве, и большинство учителей было уверено, что Келли тоже стала его жертвой, хотя это и противоречило хронологическому порядку событий. Объявления о розыске пропавшей без вести семнадцатилетней девушки висели в Боулдере еще примерно месяц, однако Римз продолжал утверждать, что не имеет никакого отношения к исчезновению Келли, и в конце концов его судили только за убийство Патрисии Дэйл. Вероятно, полиция сочла, что Келли просто убежала из дома, а никаких дальних родственников, которым была бы интересна ее судьба, у нее, по-видимому, не нашлось.
* * *
Келли Дэйл я нашел по чистой случайности.
Я провел в этом мире — в этих мирах — уже несколько недель или, может быть, месяцев. Реальность — это погоня, реальность — это моя отросшая борода, свежее мясо убитых мною вапити и оленя, а также саднящая рана, которая понемногу заживает. Реальность — это растущая выносливость моих ног, легких и тела, которые я тренирую по двенадцать — четырнадцать часов в день, путешествуя по холмам и долинам в поисках Келли Дэйл.
Но наткнулся я на нее благодаря собственной ошибке.
Я возвращался с Переднего хребта после того, как дошел по следам Келли Дэйл чуть не до самого туннеля Эйзенхауэра. Я убил на это целый день и, в конце концов, все же потерял ее. Вечер застал меня еще к югу Низин, неподалеку от шоссе Два Пика. Зная, что утром может произойти новая подвижка пространства-времени и шоссе исчезнет, я остановился в лесу на площадке для кемпинга, разбил собственную палатку, наполнил фляги свежей водой и поджарил на костре несколько кусков оленины. Я был совершенно уверен, что последние несколько дней провел в семидесятых — в том самом времени, куда попал сразу после своего прыжка в шахту. Во всяком случае, все знакомые мне дороги и здания находились на своих привычных местах (только люди так и не появились), к тому же на пороге была настоящая осень, и воздух казался желтым от летящих осиновых листьев, похожих на золотое конфетти.
Я нашел Келли Дэйл, потому что потерялся сам.
Я всегда гордился тем, что никогда не блуждал в лесу. Даже в густых зарослях скрученных пиний чувство направления никогда меня не подводит. Я прекрасно ориентируюсь в лесу, и любая примета способна указать мне дорогу, словно у меня в голове есть собственный компас, который никогда не врет больше, чем на два-три градуса. Даже когда небо затянуто облаками, солнечный свет подсказывает мне направление. По ночам мне достаточно одной звезды, сверкнувшей между тучами, чтобы понять, куда идти.
Но этим вечером все получилось иначе. После ужина я покинул лагерь и примерно милю поднимался вверх по лесистому склону, чтобы полюбоваться тем, как солнце садится севернее хребта Арапахо, но южнее горы Одюбон. Сумерек в горах почти нет, или они бывают очень короткими. Луна в эту ночь тоже не взошла. На востоке, за Передним хребтом, где некогда вставало зарево Денвера и мерцали огнями многочисленные пригородные поселки, лежала теперь кромешная тьма. Невесть откуда взявшиеся облака затянули ночное небо плотной пеленой.
Спеша вернуться в лагерь, я решил несколько сократить путь и двинулся напрямик. Спускаясь с одной каменистой гряды и карабкаясь на соседнюю, я пребывал в полной уверенности, что так попаду на оставленную мною площадку для кемпинга гораздо быстрее.
Но уже через десять минут я понял, что заблудился.
Мысль о том, что я оказался в лесу без винтовки и компаса, с одним лишь ножом у пояса, не вызвала у меня особенной тревоги. Поначалу. Полтора часа спустя, очутившись в густых зарослях скрученных пиний в нескольких милях откуда бы то ни было, я начал беспокоиться. На мне только свитер, надетый поверх фланелевой рубахи, а ночь дышит снежным холодом, и я помимо собственной воли подумал об оставшихся в лагере теплой куртке и спальном мешке, о сухих дровах в обложенном камнями очаге и о горячем чае, которого я собирался напиться перед сном.
– Идиот! — говорю я самому себе, когда, споткнувшись на темном склоне, едва не налетаю на изгородь из колючей проволоки. С трудом перебравшись через нее (а я совершенно уверен, что поблизости от моего лагеря никаких изгородей не было), я еще раз мысленно обзываю себя идиотом и задумываюсь, не пора ли устраиваться на холодную ночевку.
