То, что миллионы советских людей смогли освоить грамоту и учиться, величайшее достижение Советской страны в предвоенный период. Но фашисты прервали наше мирное строительство и помешали нам продолжать учебу. Навязанная гитлеровцами война разрушила наши мечты получить высшее образование, расширить технические знания, глубже познакомиться с сокровищами русской и мировой культуры.
После двух лет тяжелейших сражений мы овладели искусством войны. У нас появилось как бы второе дыхание. Неся потери, наши боевые экипажи разведчиков набирались опыта, становились мастерами разведки. Ну а мы, технари? Уже по внешнему виду можно было сказать, что мы тоже стали мастерами своего дела. Наши куртки и комбинезоны не были такими замасленными, как в первый год войны. Теперь быстро находили причину неисправности, когда летчик возвращался с боевого задания и жаловался, что "трясет мотор".
- На какой высоте? При каком режиме? - допытывались мы.
- Удивительная штука, - рассказывал, помню, Попов. - На высоте шести тысяч мотор барахлит. Спущусь до пяти тысяч - полный порядок.
- Точно?
- Проверял несколько раз...
Какая раньше поднималась карусель! Вскрывались все капоты, люки и "щечки", на это уходила уйма времени, и буквально прощупывались все винтики и трубочки. Но, как правило, никаких неисправностей не обнаруживали. Тогда по указанию инженера эскадрильи забирались в чрево мотора, перебирали карбюраторы - а их шесть, затем проверяли зажигание. И все без толку. Приближался вечер, а поиски успехом не увенчивались. Наступала темнота, и работа прекращалась до утра. Зачехляли моторы и кабины, маскировали самолет елками. Возвращались в казарму к полуночи, измученные и расстроенные.
Теперь дело шло по-иному.
- Пал Карпыч, открой "щечку", - приказываю мотористу. В это время механик Григорьев занят своим делом - заправляет баки горючим.
- Открыл, старшой, - спустя минуту докладывает Пал Карпыч.
- Поверни отверткой воздушную заслонку. Как вращается, туго?
- Еле-еле...
- Все ясно. Промоешь заслонку. Должна вращаться свободно. И в казарму! - говорил я помощникам.
Я нисколько не сомневался, что "заедание" воздушной заслонки является причиной "лихорадки" мотора на высоте. Я был также уверен, что мои помощники и без меня устранят неисправность. Они даже обрадуются, что их оставили одних, без опеки. Уходя, я слышал, как моторист заговорил с механиком. Пал Карпыч все же не понимал механизма работы заслонки и задавал вопросы Григорьеву.
- Деревня ты! - по-приятельски толковал ему механик. - Заслонка регулирует поток воздуха в цилиндры. На земле она чуть приоткрыта, а с набором высоты постепенно открывается полностью. А знаешь для чего? Для того, чтобы пропустить больше кислорода, ведь на высоте разреженный воздух... Промыл заслонку? Ну давай зачехлять, и в казарму. Еще успеем кино посмотреть...
На фронте росло не только наше военное искусство. Ковались и нравственные качества. Среди технарей порой встречались любители посачковать, уклониться от тяжелой работы, требовавшей силы и выносливости. Среди летчиков тоже попадались люди со слабыми нервами, а то и просто пугливые. Уже после войны я спрашивал ветеранов-фронтовиков:
- Скажи честно, с кем бы из наших летчиков ты не пошел в разведку?
- С гордостью за весь полк могу сказать, что у нас таких не было, отвечали многие.
А вот Юра Дерябичев и Виктор Петров, не сговариваясь, сказали: "Ни за что не полетел бы с Петюнчиком". Служил в нашей эскадрилье один незадачливый летчик. Про таких, как он, в народе сложили пословицу: "В семье не без урода". Но в конце концов и он исправился, подтянулся, стал как все воевать. Об этом - рассказ впереди.
"ДВОЙКА" НЕ ВЕРНУЛАСЬ
Воевал в нашей эскадрилье механик-приборист Павел Александров. Широкоплечий, коренастый парень со Смоленщины. Немногословный, а если слово выдавит, то веско и ко времени. Уважали его и рядовые и начальство.
Как-то Павлу приказали починить прибор на полковом связном По-2. Починил, а летчик взлетел и вернулся: не работает, говорит, прибор. И так несколько раз. А дел у Павла было много. Один такой мастер на всю эскадрилью, а во время отдыха каждый лез к нему с личными часами: что-то не так тикают, отстают. Словом, никогда Павел не сидел без дела.
Смонтировал он в который раз проклятый прибор на "кукурузнике" и решил сам облетать самолет. Не верил он летчику. И взлетел! Ну, поднялся переполох!
А он аккуратно сделал "коробочку" и чистенько сел, зарулил на стоянку и ушел. Позже признался, что научился летать до войны в аэроклубе. На "губу" хотели его отправить. Коли по уставу, то, конечно, положено, а по совести парень рисковал жизнью, чтобы опробовать отремонтированный им прибор.
Вспоминается еще одна невероятная история. Младший лейтенант Уваров прибыл в полк из пункта сбора летного состава без документов и личного дела. Он был сбит в первые дни войны, выбирался, как Юра Дерябичев, из окружения, потерял связь со своей частью:
Уваров заявил, что он летчик, и ему поверили на слово. Его направили к нам в полк. Однако, сев за штурвал "пешки", он трижды пытался и не смог взлететь.
Отстранили его от полетов, стали разбираться, в чем дело. На следующий день командир полка решил проверить его технику пилотирования. Взлетели на учебной машине. И что же выяснилось? Уваров понятия не имел, как надо делать виражи и прочее. Признался, что по воле случая попал в штурманское училище, а страстно мечтал стать летчиком. Думал, взлететь - дело простое. Его отправили в летную школу.
А вот Петюнчик, напротив, не хотел быть летчиком. Великим мучением для него было подняться в воздух. Вместе с экипажами Голубничего и Богданова Петр Семенов (которого мы прозвали Петюнчиком) прибыл в полк и переучивался в учебной эскадрилье. В ней он задержался надолго. Его товарищи вылетели на Валдай, сделали по десятку боевых вылетов, когда наконец Семенова сочли переучившимся и отправили на фронт. Но до аэродрома он не долетел: сел на вынужденную на Калининском аэродроме - ему показалось, что вот-вот откажут моторы. Пришлось посылать туда Мелаха с механиком, чтобы перегнать "неисправный" самолет, Предварительно, разумеется, проверили двигатели и ничего не обнаружили. Мелах сел за штурвал и взлетел. С той поры началась для Петюнчика эра провозных полетов. И все зря: боялся он неба.
