Около проходной веселая толкотня.

- Здорово, Карасище! Слыхать было, отпуск отгулял?

- Отгулял.

- Говорят, из Москвы машину пригнал?

- Пригнал.

- Покатаемся, стало быть?

В разговор вмешивается другой приятель.

- Держи карман шире, нужен ты ему! Он теперь с Зиночкой Пилипенко раскатывать будет. Довольно им пешком гулять.

- Фью, хватился! Зина Пилипенко ушла из токарного.

- В заводское управление?

- Нет, брат, хватай выше и то не достанешь! В артистки подалась. В областной хор. Третьего дня расчет получила.

- Этак и Ленька за ней удерет?

- Верно, Карасев, и ты бы хору предложил: не требуется ли, мол, баритональный токарь седьмого разряда?

И без злобы сказанная шутка может разбередить свежую рану. Карасев отстает от группы приятелей.

Как все знакомо ему на заводском дворе! По асфальтовой дорожке, которая ведет к механическому цеху, извиваются трещины: давно изученный нехитрый узор.

По-прошлогоднему подняли вверх свои еще не зажегшиеся свечи разлапистые каштаны. На клумбах в черных влажных ямках зеленеют неокрепшие высадки цветов-однолеток. Одни торопливые анютины глазки и маргаритки уже цветут желтым, фиолетовым, розовым бархатом.

Незаметно подошел к токарно-механическому цеху.

Длинный, почти весь стеклянный, он походит на огромную оранжерею. Сходство увеличивается тем, что кое-где сквозь окна выглядывает зелень фикусов, китайских роз и пальм. У завода есть свое садоводство, и, нужно сказать, "зеленый цех" работает на славу. Вот водопроводчики - те подкачали; небольшой фонтан против фасада цеха бездействует третий год. Его трубка забита почерневшей от времени деревянной втулкой. Этакий заводище, а фонтанного дела не освоил!

Дверь цеха открыта. Перед Леонидом - залитый солнцем простор бесконечно длинного и высокого помещения. Сотни машин размещаются здесь свободно. Иной станок. хоть и весит полсотни тонн, издали смахивает на швейную машину.

Карасев идет к своему станку по полысевшей, но чистой ковровой дорожке. Веснушчатая, в синем халатике Валя Тарасенко катит навстречу ему большой, похожий на упрямое животное пылесос. - Здравствуй, Валюточка!

Это славная девушка: добрая, веселая, на редкость трудолюбивая и, если не обращать внимания на веснушки, хорошенькая. Она весело улыбается Леониду белозубой приветливой улыбкой и, приложив руку к груди, а затем очертив ею вокруг себя, показывает, как она и весь цех соскучились по Леониду.

Валя немая. Она потеряла дар речи, когда только начинала его обретать. Это произошло в 1942 году, после взрыва фашистской бомбы. Но, если бы Валя могла говорить, она, наверно, рассказала бы, как любит этот цех, в котором чувствует себя маленькой хозяйкой. Однажды, когда неряха Виктор Житков намусорил подсолнечной шелухой, она немедленно обнаружила непорядок, обличила виновника и сделала ему выговор. Самый настоящий выговор! Взяла за рукав, притащила на место преступления, показала на вещественные доказательства и несколько раз ткнула ему пальцем в лоб.

После этой экзекуции Житков предстал перед смеющимися товарищами крайне сконфуженным. Больше Виктор не мусорил.

Вот и станок. Леонид осматривает его: все в порядке. Порядок и в инструментальном шкафе. Заготовленные Леонидом резцы дожидаются хозяина. Первый день не обещает быть трудным: на станок идет знакомая деталь Е-17.

- Не разучился, Карасев? - посмеивается, подходя к станку, мастер Ордынцев.

- Соскучился, Дмитрий Федотович! - вполне искренне отвечает Леонид Карасев.

Да, он соскучился по цеху, по товарищам, по станку, по работе. Но есть где-то в глубине души большая тоска. Не скоро рассеется эта тоска: никогда не подойдет теперь к его станку Зина, одетая в привычный черный халат, с пышными волосами, собранными под тугой голубой косынкой.

Придет, бывало, одарит взглядом голубых глаз, спокойной улыбкой и приветливым словом.

- Эх!..

Резец касается металла, и вот уже раздается привычный звук - шелест набегающей стружки. Восемьсот оборотов. Для начала хватит...

Урвав минуту, к станку подходит Татарчук.

- Слышал новость? К нам корреспондент из "Молодого рабочего" приезжает. Он уже на днях был, да мы уговорили его до твоего приезда подождать. Новость, по правде говоря, не из приятных. Дни больших успехов молодых скоростников завода, когда внимание печати волновало, ушли в прошлое. Рассказывать о том, что было два года назад, - скучно, да и стыдновато.

- Почему вы с Головановым не объяснили ему, что бородой трясти не стоит?

- Да парнишка славный... Такой любопытный, во все вникает, всем интересуется... Очерк хочет написать.

- Ну их с очерками!..

Попасть в очерк было совсем досадно. Не то чтобы приезжающие на завод журналисты неверно писали (попадались среди них люди, добросовестно вникавшие в производство), но уж очень они любили приукрашивать! И почти у всех была манера вкладывать в чужие уста собственные слова и мысли.

Как-то комсомольцам довелось беседовать с журналистом, приехавшим из самой Москвы. Через несколько дней пришла газета с очерком.

Первое, что услышал Леонид, придя в цех, было:

- Здорово, мастер скоростного резания металла!

- Да я не мастер! - не понимая, в чем дело, возразил Леонид.

- По штату - не мастер, а вот по скачкам мастер.

- По каким еще скачкам?

- На, слушай... "Молодой мастер скоростного резания металла Леонид Карасев говорит: "Мне удалось добиться резкого скачка путем умелого сочетания ускорения оборотов и усиления подачи. Изготовление такой детали, как Ж-34, на обработку которой требовалось раньше 3 - 4 часа, теперь занимает 15 минут. Старикам такие темпы и не снились. Но и это еще не предел: при творческом отношении к делу я и мои товарищи можем добиться..." И хвастун же ты, Ленька!

Ребята хохотали, Леонид сердился. Факты были верны, но зачем понадобились корреспонденту "резкий скачок", "умелое сочетание", "творческое отношение" и бедные старички, которым чего-то "не снилось"? Сам Карасев ничего подобного не говорил. И еще досаднее было, что о главном - о креплении деталей, о заточке резцов - было сказано скороговоркой. И опровергать нечего, и радоваться нечему!