- Ты согласилась?! А заводской хор? Кто же будет выступать на вечерах самодеятельности? Ты... Ты подумала об этом?
- Я же говорила, что ты меня не поймешь... Ты думаешь о заводе, о Леониде, а я - о другом. У меня хороший голос. Я могу стать артисткой. - И хорошо! Но разве артистки не могут любить, быть женами?
- Могут. Но быть женой Леонида я не могу.
- Почему?
- У Леонида своя дорога, у меня - своя.
- Потому что он простой рабочий-станочник, а ты - артистка?
Зина пожала плечами.
- Наш областной хор имеет большой успех. Он выступает в Москве, в Киеве, в Ленинграде... Скоро поедет в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Возможно, и в капиталистические страны поедет. Как же я могу быть женой человека, который...
- Который тебе не пара?
- Который прочно прикреплен к какому-то поселку и живет только его интересами...
- Какая же ты есть после этого! Зина прикусила губу и отвернулась:
- Суди как хочешь...
- Ты же любишь Леонида?
- Не настолько, чтобы связать себя на всю жизнь с поселком. Есть места получше, и... люди получше встречаются.
Наташа вскочила; Глаза ее засверкали гневом.
- Какая ты гадкая оказалась, Зина! Гадкая, себялюбка, эгоистка!.. После этого тебя... тебя нужно выгнать из комсомола!
Зина оставалась спокойной. Пожав плечами, сказала:
- Причем здесь комсомол? Да и почему я не могу быть комсомолкой? Потому что лучше других пою и хочу стать артисткой?
- Потому что...
Наташа негодовала: было что-то очень нехорошее, даже порочное в расчетливом решении Зины уйти на поиски лучших мест и особенно в той легкости, с которой она жертвовала любовью. Но это было делом ее совести.
- Хорошо, оставайся в комсомоле! - разрешила Наташа. - Но... не смей больше приходить к нам! Слышишь? Не смей! Я тебя видеть не хочу.
- Последнее время я и не ходила, избегала встречи с Леонидом. Ты сама приставала ко мне, чтобы я согласилась поехать с вами сюда... Может быть, ты и на этом пляже мне сидеть не позволишь?
- Я утопила бы тебя сейчас!
- Дурочка!
- И... натягивай платье на свою свиную тушу сама, как знаешь!
Во время этой ссоры снова взявшаяся за вышивание Лилиан не проронила ни слова.
- Слушай, Лиля! - обратилась к ней торопливо одевавшаяся Наташа. - Ты поступила бы так на ее месте?
- Я никого не любила, но не уехала бы от отца... Его многие не любят, но он не пережил бы моего ухода. И я не могу и, пожалуй, не хотела бы быть артисткой...
6.
По дороге к стоянке "Москвича" Наташа не остыла, только ее горячий и немного смешной гнев успел смениться другим, горшим чувством - обидой. Она заплакала.
Слезы дочери всполошили Анну Степановну и обеспокоили Федора Ивановича. Понять что-либо из сбивчивого, прерываемого всхлипываниями рассказа Наташи было нелегко.
- Да успокойся ты, дочка! - говорил Федор Иванович, держа, ее за плечи. Есть о чем плакать...
- Посуди сам, папа: она... она сказала, что будет искать места и людей "получше"... Я никогда, никогда, никогда не ожидала, что она окажется такой гадкой и подлой.
- Ну и что ж из этого, что она так сказала? - успокаивал дочь помрачневший Федор Иванович. - От ее слов мы ни хуже, ни лучше не станем. И завод сквозь землю не провалится, и хоровой кружок немногим пострадает.
- Я никогда не думала, что она окажется такая...
- Не одна ты, все мы обманывались... И хорошо, что, наконец, ее узнали.
- Но Леонид ее любит! Папа, мама, поговорите с ним, чтобы он ее разлюбил.
- У Леонида своя голова на плечах. Правда, не очень еще умная, но варить все-таки может.
- Где он сейчас, Леня-то? - спохватилась Анна Степановна.
- Они с Зиной уже очень давно разошлись, - все еще всхлипывая, сказала Наташа.
"Куда он в самом деле ушел? Развлекаться с товарищами? Так не такое у него сейчас настроение", - подумал Федор Иванович и, покривив душой, спокойно сказал:
- Придет. Не маленький, не потеряется.
- Я бы его сразу разыскала, но куда я пойду, такая заплаканная?.. - Наташа всхлипнула. - И ни за что не хочу с Зинкой встречаться: еще подумает, что я из-за нее ревела...
В грустном молчании сидели Карасевы в лесу, оглашенном звуками чужого веселья. Прошло часа полтора, и солнце успело опуститься довольно низко, когда, наконец, раздалось близкое шуршание листьев и хруст сучьев. Леонид шел под руку с Иваном Татарчуком. На ногах он держался твердо, но был бледен и странно разговорчив.
- Понимаешь, папа, - сказал он, тяжело опускаясь на траву рядом с Федором Ивановичем. - У меня с Зиной произошло... маленькое недоразумение, но... оно будет... лик-ви-ди-ровано... Она говорит: "Не надо машины"... Я с ней согласен: не надо, так не надо!.. И навес для нее напрасно строили... Мы, папа, на то место снова грушу посадим... Ту самую, которую я срубил.
Федор Иванович все понял. Татарчук успел пояснить:
- Я его в лесу, далеко отсюда нашел. Шли так, чтобы никто не видел.
- Ты, Ваня, машину до дома довести сможешь?
- Думаю, справлюсь, Федор Иванович. Через несколько минут выбравшаяся из леса машина плавно катилась мимо огородов, возвращаясь в поселок.
Ночью, как в достопамятный день приезда Леонида, отец и сын встретились в саду. Только на этот раз Федор Иванович подсел к Леониду. Помолчав, тепло и просто сказал:
- Жизнь, брат, штука мудреная... И человек мудрено устроен: не скоро раскусишь. Иной вроде бы и первого сорта, а копнись поглубже, гниль... Бывает и так: был человек первого сорта, стал третьего... И наоборот случается: считаешь человека ничем, а он лучше многих оказался.
Федор Иванович говорил обобщенно, но было ясно, о чем, вернее, о ком идет речь. Помолчав, он без видимой связи добавил:
- А вином, брат, горя не зальешь! От горя, как от врага, прятаться не надо: встречай в открытую и стой твердо.
- Зачем, папа, она обманывала меня и всех нас?
- Никого она не обманывала, сами мы обманулись... Только всего и было сказано
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В которой повествуется о ряде чрезвычайных происшествий
1.
Велик завод "Сельмаш": от токарно-механического до малярного цеха добрых полкилометра, до транспортного - вдвое дальше. Вот и бывает, что новости доходят не до всех сразу.
Приятелей у Леонида Карасева не счесть: с кем подружился на производстве, с кем раньше - в школе и пионерских лагерях, а иных помнит по детскому саду.
